Революционное самоубийство
Шрифт:
Гэрри сделал любопытный вывод, обратив внимание на то, сколько времени потратило большое жюри на рассмотрение моего дела. Он изучил официальные стенограммы заседания жюри и доказал, что, возможно, большое жюри вообще не рассматривало или не обсуждало ни одну из представленных ему улик. Гэрри провел тщательный поминутный анализ последнего заседания жюри. Результаты оказались просто удивительны. Из официальной стенограммы заседания, где отмечалось, что и когда делало жюри в тот день, вытекало, что члены жюри не могли как следует обсудить мое дело. После того, как им были представлены все улики, члены большого жюри проследовали в комнату, где они должны были все обдумать, и закрыли за собой дверь. Они вышли оттуда почти сразу. Поскольку прямых доказательств моей вины не существовало (ни один человек не мог подтвердить, что у меня был пистолет или что я из него стрелял), жюри не стало тратить время на обсуждение, увидев, что случай просто неправдоподобный. Уличив жюри в равнодушии и мошенничестве, Гэрри усилил свои позиции по обвинению членов жюри в нечувствительности к проблемам бедных и угнетенных.
После
Начиная с ноября и до июля следующего года, когда проходили судебные слушания по моему делу, Гэрри был по горло занят подачей всех нужных документов в суды штата Калифорния. Девять месяцев, которые прошли с момента вынесения обвинения до начала суда, — это необычно долгий срок. Задержка с судом была не только неизбежна из-за требующих времени предварительных разбирательств. Эта задержка была еще и желательна. Благодаря средствам массовой информации — телевидению и истерическим газетным статьям — я приобрел настоящую известность. Смерть полицейского всегда заставляет довольно значительную часть населения требовать отмщения. Многие люди поверили в то, что я был виновен. К тому же полиция Окленда пришла в состояние неописуемой ярости. 17 октября, за две недели до того, как был застрелен Фрей, полицейские в очередной раз продемонстрировали свою жестокость на митинге протеста, который собрал 4.000 демонстрантов. В тот день они разгоняли митингующих с такой злостью, что вся пресса, даже газета «Трибьюн» Уильяма Ноуленда, была единодушна в критике поведения полицейских. Тот день стал известен под названием «кровавый вторник». В результате полицейские заняли оборонительную позицию, затревожились и стали ломать голову, как бы им оправдаться в глазах общественного мнения. С этой целью им было необходимо представить демонстрации как угрозу обществу, особенно если среди участников протеста были «Черные пантеры». Наступление полицейских на братьев усилилось, что не обошло стороной и наших: прямо на улице был арестован Дэвид Хиллиард за распространение листовок, в которых сообщалась информация по моему делу. Насколько мне известно, раздача листовок никогда не являлась противозаконным действием. В любом случае, Гэрри хотел, чтобы эмоции общественности пошли на убыль. Он считал, что более спокойное отношение улучшит мои шансы на более справедливое судебное разбирательство.
Пока полиция с завидным усердием не давала спокойной жизни «Черным пантерам», другие жители Окленда и его окрестностей объединялись, чтобы помочь мне. Партия решила, что широкая поддержка будет необходима для поиска союзников и сбора денежных средств на мою защиту. Так что в декабре наша партия объявила о коалиции с партией «Мира и свободы». Эта организация, в основном, состояла из белой молодежи, протестовавшей против войны во Вьетнаме и чувствовавшей, что двухпартийная политическая система больше не работает. Эти молодые люди увидели необходимость в третьей партии, которая бы сумела выдвинуть сильных лидеров с антивоенной программой на выборах 1968 года, а также бороться с пороками нашего общества. В конце концов, когда партия «Мира и свободы» стала легальной в большинстве штатов, она выдвинула Элдриджа кандидатом в президенты и Джерри Рубина [47] — кандидатом в вице-президенты. Но самое главное, что союз между «Черными пантерами» и партией «Мира и свободы» был призван показать, — это то, что за мое пребывание в тюрьме и ошибочное обвинение в убийстве патрульного Фрея были ответственны расизм и полицейский гнет. Лозунг «Свободу Хьюи!» стал плодом нового союза. Он превратился в объединяющий призыв для всех людей, веривших в мою невиновность.
47
Джерри Рубин (1938–1994) — американский активист, защитник гражданских свобод, основатель движения американских йиппи (youth international party), одна из виднейших фигур контркультуры 60-70-х. В 80-х отошел от радикализма, став бизнесменом. Погиб в автокатастрофе. (Прим. редактора)
Между тем, все чернокожие жители Америке не остались равнодушны к тому, что я попал за решетку. «Черные пантеры» набирали новых членов в каждом крупном городе и даже кое-где в сельской местности. Случалось так, что люди просто собирались вместе, называли свою группу «Черными пантерами» и даже не пытались связаться с нашим центральным штабом. Иногда группы брали за основу нашу программу из десяти пунктов и придумывали себе другое название. Способ создания группы был не так уж важен, поскольку, в любом случае, община повышала свою образованность, ее сознания поднималось на новый уровень развития.
Мы также сумели вызвать международный резонанс. Вскоре группы из других стран стали обращаться к нам с просьбой прислать наших лекторов. В то время мы по-прежнему считали себя революционными националистами, другими словами, чернокожими националистами в Соединенных Штатах, занявшими революционную позицию. Мы еще не разработали свою международную политику. Однако некоторые члены нашей партии уже выступали за пределами Штатов и объясняли нашу политическую платформу, а также сущность американского варианта угнетения. В том числе представители нашей партии посетили и Японию. Группа революционно настроенных японских студентов «Дзенгакурен» пригласила «Черных пантер» выступить на нескольких конференциях, организованных «левой» молодежью. Для поездки в Японию мы выбрали Кэтлин Кливер (недавно она стала женой Элдриджа) и Эрла Энтони из нашей партии. Эрл был бакалавром из Лос-Анджелеса. Несмотря на проблемы, которое Лос-анжелесское отделение партии с ним имело, Эрл считался компетентным, четко выражающим свои мысли человеком, и поэтому подходил на роль оратора. На Гавайях Кэтлин и Эрл задержались, у них возникли проблемы с получением виз в японском консульстве. Кэтлин решила вернуться, и Эрл отправился дальше в одиночку.
Однако в Японии все пошло не так, как планировалось. Вместо того, чтобы изложить позицию партии, Энтони познакомил японцев со своим личным мнением об отношениях черных и белых и рассказал им о том, как черный мир будет бороться с белым и как белому миру придет конец. Его речь была довольно проста и была полностью созвучна позиции Стокли Кармайкла. Энтони не высказал заинтересованности проблемами классовых взаимоотношений и даже не пытался описать их применительно к Америке. Для него вся проблема заключалась в расизме, что не могло не привести к сепаратизму.
Я прослушал запись нескольких японских конференций, которую принес мне друг, и очень рассердился. Японские студенты разгромили Энтони направо и налево. Они задавали ему хорошие вопросы — вопросы, в которых противоречия рассматривались с точки зрения диалектики, тогда как Энтони привык к вещам абсолютным. Он зациклился на том, что белые угнетают черных. Разумеется, расизм не в последнюю очередь виноват в наших проблемах, но он вписан в более широкий контекст. По иронии судьбы, именно японские студенты выразили подлинную позицию нашей партии, указав другие, кроме расизма, причины и обстоятельства, осложняющие отношения черных и белых в Америке. Энтони не оправдал возложенных на него надежд, увлекся индивидуализмом и тем самым сузил возможности международного сотрудничества. Не удивительно, что японские студенты разочаровались в нашей партии. И по сей день я не знаю, была ли Кэтлин Кливер как-то причастна к провалу Энтони в Японии. Кэтлин действительно любила партию, но я сомневаюсь, что она или Элдридж когда-либо принимали нашу идеологию полностью.
Так или иначе, прослушав записи, мы почувствовали отвращение. Центральный комитет осудил Энтони и освободил от всех обязанностей, имеющих отношение к щепетильным вопросам. Энтони вернулся в Лос-Анджелес и какое-то время продолжал сотрудничать с партией, но потом ушел от нас и написал о нашей партии поверхностную книгу оппортунистического содержания. За этого его исключили. Да, нам были нужны писатели, которые помогли бы нашему делу, но мы не нуждались эгоисты.
Подобного рода инциденты действуют угнетающе, если ты не можешь разобраться с ними лично. Впрочем, возможно, это было и к лучшему, что тогда я сидел в тюрьме, ведь я пал жертвой полицейского заговора. В этом смысле, мое пребывание в тюрьме служило внешнему миру постоянным напоминанием о возмутительных поступках полиции. Каждый день, что они держали меня за решеткой, я все больше и больше превращался в символ жестокого обращения полиции с бедняками и неграми, а также служил живым укором обществу, упрекая его в равнодушии к несправедливым моментам судебной системы. Лозунг «Свободу Хьюи!» набрал большую силу, и эти слова уже касались не только лично меня, а стали призывом к освобождению всех негров.
Однако те одиннадцать месяцев, которые я провел в Аламедской тюрьме в ожидании суда, дались мне нелегко. Тюремный режим просто убивал меня, кормежка была ужасной, а охранники — продажными. Большую часть своего срока я провел в одиночной камере в наказание за то, что протестовал против плохого обращения с заключенными. Моя камера была шириной в четыре с половиной фута и длиной в шесть футов. В ней не было окна, никакого окошка не было даже в двери (в конце концов, они прорезали маленькое отверстие в двери и забрали его толстой проволокой). В камере было так душно и жарко, что зачастую я снимал с себя всю одежду, чтобы почувствовать хоть какое-то облегчение. Даже дышать там было трудно, потому что вентиляция в камере отсутствовала начисто. В моем распоряжении была койка, раковина и унитаз — больше ничего. Я покидал камеру всего лишь три раза в неделю — по понедельникам, средам и пятницам, когда меня навещали родные или когда я виделся с моими адвокатами. Даже свидания не приносили мне удовольствия. Они проходили в крошечных кабинках, в которых заключенные и посетители разделяла стальная стена. Говорить ты должен был в круглое экранированное отверстие и прикладывать свое ухо к другому отверстию в стене, если хотел услышать ответ. Обычно из-за этого общение выходило натянутым. К счастью, через своих адвокатов я мог посылать письма и кассеты друзьям и партии. (Послания на кассеты я наговаривал в комнате для свиданий с адвокатами.) Меня постоянно держали в курсе событий, и у меня никогда не возникало желания все бросить, главным образом, потому что я чувствовал огромную поддержку не только своих собратьев, но и Чарльза Гэрри, а также других адвокатов, которые работали вместе с ним над моим делом. Это были Александр Хоффман, специалист по защите гражданских прав в районе Залива; Фэй Стендер, который впоследствии участвовала в деле Джорджа Джексона в Соледаде; Джон Эскобедо, тоже адвокат, мексиканец; Карлтон Иннис, чернокожий адвокат. Позже к этой группе присоединился адвокат Эдвард Китинг, основатель журнала «Рэмпартс».