Революционное самоубийство
Шрифт:
Оставшиеся на свободе братья проделали огромную работу в пользу моей защиты. Они ездили по негритянским общинам Залива и собирали деньги; посещали кампусы в колледжах и говорили со студентами; выступали, проводили разные форумы и митинги. После выхода из тюрьмы в декабре Бобби Сил посвятил все свое время организации моей защиты (его освободили досрочно). Полиция так и не оставила его в покое. Однажды, дело было в феврале, они ворвались в его квартиру и арестовали за хранение оружия, которое полицейские ему подбросили. Это была настолько очевидная фальсификация, что судья отпустил Бобби. 17 февраля, в день моего рождения, и на следующий день было проведено два крупных митинга, один в Окленде, другой в Лос-Анджелесе. На них выступили многие лидеры революционного движения негров в Соединенных Штатах, включая Эйч Рэп Брауна, который впоследствии стал председателем Студенческого координационного комитета, и Джеймса Формана, будущего главу офиса комитета в Нью-Йорке.
Среди выступавших был и Стокли Кармайкл, он даже пришел в тюрьму повидать меня. Он только что вернулся из мирового турне с заездом в Африку, Вьетнам и на Кубу, и было заметно, что многие его идеи претерпели
Наше свидание продолжалось достаточно долго для того, чтобы мы успели поссориться. Стокли начал высказываться насчет мероприятий, которые помогли бы вытащить меня из тюрьмы. По его мнению, единственным средством здесь было вооруженное восстание и расовая война как его кульминация. Я не согласился с ним. Я действительно признавал, что расизм пропитывает все наши проблемы, но считал, что их следует рассматривать все-таки в контексте классовой эксплуатации и капиталистической системы. С учетом происходящих в стране событий, продолжал я, мы будем должны найти побольше союзников и сотрудничать с любыми людьми, борющимися с нашим общим угнетателем. Стокли не одобрил союза «Черных пантер» с партией «Мира и свободы» и сказал, что нам не следовало бы связываться с белыми радикалами или позволять им приходить на наши собрания или участвовать в наших митингах. Стокли предупредил меня, что белые разрушат наше движение, отдалят от нас чернокожих братьев и снизят эффективность нашей деятельности в общине. (Как выяснится позже, Стокли был прав, прогнозируя то, что случится с партией, но он ошибся по существу. В результате коалиций с другими политическими группировками «Черные пантеры» оказались вовлечены в движение за свободу слова, психоделические фантазии и пропаганду наркотиков, которые мы резко критиковали и продолжаем критиковать. Все это не относилось к нашей работе, которая касалась более глубоких и фундаментальных проблем, по сути дела — выживания.) А когда все это случится, закончил предупреждение Стокли, белые попытаются отнять у нас лидерство.
Я не поверил всем этим утомительным разговорам. Я сказал Стокли, что расизм же не запер нас наглухо и все его, Стокли, предсказания не обязательно сбудутся. Я почувствовал, что Стокли боялся самого себя и собственной слабости. На его анализ с точки зрения расизма я ответил анализом с точки зрения классовой теории. Из моих рассуждений вытекало, что мы могли сотрудничать и иметь дружественные отношения с другими группами в нашей общей борьбе с нашим общим угнетателем без того, чтобы эти группы взяли над нами верх. Однако вышло так, что за тридцать пять месяцев моего пребывания в тюрьме наши лидирующие позиции действительно пошатнулись и между «Черными пантерами» и белыми радикалами возникли серьезные трения. И только лишь после моего возвращения мы смогли начать восстанавливать утраченные позиции.
Одно из самых печальных переживаний, которое я испытал, пока сидел в тюрьме и ждал суда, было связано с убийством Малыша Бобби Хаттона 6 апреля 1968 года. Эта новость была передана по тюремному радио. Я был потрясен, но удивления не испытал. Полиция утверждала, что Малыш Бобби был застрелен при попытке бегства, но мы-то знали, что это была ложь, в стиле той, что обычно выдавали шерифы на Юге. Остальные негры тоже не купились на этот обман. Община ужасно расстроилась и была охвачена гневом. Малыш Бобби был подло убит лишь два дня спустя после убийства Мартина Лютера Кинга, и люди еще не отошли после такого удара. После убийства Кинга начальник полиции Гейн отменил все увольнительные в своем ведомстве и удвоил количество полицейских в нашей общине, что только усилило гнев и отчаяние общины. Убийство Бобби привело к возрастанию напряжения в Окленде, и появились опасения того, что негритянская община может взбунтоваться. Утром 7 апреля Чарльз Гэрри и Бобби Сил пришли ко мне в тюрьму. После перестрелки был арестован Элдридж, и Гэрри собирался его защищать. Из тюрьмы они собирались пойти на пресс-конференцию в полицейском участке и хотели получить от меня послание народу. Я отдал им кассету с записью своей речи. Я призывал людей не подниматься на спонтанное восстание. Это не привело бы ни к чему, лишь дало бы полиции еще одну возможность продолжить резню. Люди должны были вооружаться с целью самозащиты, на случай, если полицейские применили бы по отношению к ним жесткие методы. Но им не следовало превращать себя в беззащитные мишени и идти на верную смерть. Чарльз Гэрри дал прослушать мою запись присутствовавшим на пресс-конференции, а также сделал заявление для журналистов о намеренном убийстве Малыша Бобби, совершенном полицией. Конечно, при этом начальник полиции Гейн просто взорвался от негодования и обвинил Гэрри по радио и телевидению в том, что адвокат позволяет себе выступать с несдержанными и ложными утверждениями. Однако недавно бывший сотрудник Департамента полиции Окленда, один чернокожий, в частной беседе с нами подтвердил, что Малыш Бобби был откровенно убит. Он сам был этому свидетелем. Гибель Бобби разрывала мне душу. После этого я еще больше укрепился в намерении использовать предстоящий судебный процесс как средство организации людей против этих безжалостных убийц.
Между тем, Чарльз Гэрри упорно продолжал подавать документы, в которых подвергалась сомнению конституционность процедуры выбора присяжных. На самом деле, он занимался этим вплоть до начала суда по моему делу. Его расследования имели весьма значительные последствия для всей судебной системы в целом, и результаты усилий Гэрри сейчас можно увидеть в любом уголке нашей страны. В большей степени это именно заслуга Гэрри, что в судах Соединенных Штатов стали обращать внимание на право обвиняемого быть судимым присяжными с таким же цветом кожи, социальным статусом, образованием и т. д. и т. п. Однако летом 1968 года Гэрри еще только отвоевывал это право, а дата моего суда тем временем неуклонно приближалась.
Часть пятая
Давайте превзойдем самих себя; революционер всегда стремится превзойти себя, в противном случае, он и не революционер вовсе. Поэтому мы всегда делаем то, что от себя требуем, или больше того, на что, как нам кажется, мы способны.
26. Процесс
Еще до начала суда над Хьюи в середине июля мы знали, что власть предержащие горя6 т страстным желанием его повесить. Мы хорошо представляли себе, насколько велико вероломство Уильяма Ноуленда (издателя оклендской газеты «Трибьюн»), мэра, местных политиков, окружного прокурора и полицейских. Мы понимали, что они сделают все возможное, чтобы добиться обвинительного приговора и послать Хьюи в газовую камеру.
Мы без конца спрашивали Чарльза Гэрри о том, чем, по его мнению, все закончится. Он разберется с этим делом и докажет, что Хьюи был действительно невиновен и что полицейские перестреляли друг друга в попытке убить Хьюи.
Судебное разбирательство началось утром 15 июля 1968 года в здании Аламедского окружного суда. Чтобы выразить свою поддержку, к зданию суда пришло пять тысяч демонстрантов и около четырехсот пятидесяти «Черных пантер». Со всего города приезжали набитые битком автобусы с демонстрантами, и вновь прибывшие вливались в толпу, заполнившую улицы и тротуары вокруг здания суда. Вдоль улицы, ведущей к зданию, стояла группа «Черных пантер». Они выстроились в колонну по двое и представляли собой внушительную и сплоченную силу. У входа в здание суда находилась группа чернокожих сестер из партии, они скандировали лозунги «Свободу Хьюи!» и «Освободите нашего воина!» Перед сестрами, по обе стороны от входа, стояли два члена нашей партии и держали голубое знамя «Черных пантер» с надписью «Свободу Хьюи». Патрули «Черных пантер» с рациями окружили здание суда со всех сторон.
Здание суда очень хорошо охранялось. У каждого входа и на каждом этаже прохаживались вооруженные помощники шерифа, по всему зданию были размещены переодетые полицейские. В первый день суда около пятидесяти полицейский в шлемах стояли в вестибюле главного входа. На крыше было полным-полно копов с мощными винтовками. Они следили за улицами. Суд проходил в зале на седьмом этаже, в маленьком унылом помещении, в котором все время было очень прохладно. Охрана была настолько строгой, что зал суда тщательно проверялся перед началом каждого заседания; перед входом в зал всех, даже моих родителей, обыскивали. В распоряжении публики было всего лишь около шестидесяти мест, из них два ряда было забронировано для моих родных. Журналистам выделили мест двадцать пять. Остальные места предназначались для общественности. Желающие попасть на заседание с рассветом выстраивались в очередь перед зданием суда.
Председательствовал на суде Монро Фридман, судья из Высшего суда, семидесяти двух лет, непреклонный и лишенный чувства юмора человек. Разумеется, никто не станет признаваться в том, что он предвзято настроен. Однако судья Фридман доказал свою предвзятость во время суда бесчисленное множество раз. Понятное дело, что с самого начала я знал, что он считает меня виновным и все его симпатии на стороне обвинения. Начать с того, что он нарочито снисходительно отнесся к чернокожим свидетелям. Судья говорил с ними так, словно считал их не способными понять дело. Очевидно, что он пребывал в полнейшем неведении относительно того огромного шага вперед, который сделало в своем развитии сознание негров за последнее десятилетие. Судью выдавал даже тон, в каком он разговаривал. По мере продвижения судебного разбирательства судья Фридман все чаще отклонял протесты моего адвоката и принимал почти каждое возражение прокурора. Порой, когда судью не устраивало направление, которое вдруг принимал процесс, он смотрел в сторону стола прокурора, словно приглашая его выступить с протестом, а потом неизменно принимал этот протест. Во время процессуального толкования судья был невероятно строг. Если юридический вопрос не мог быть механически решен на основании правовых норм, судья отметал его как несущественный или, в противном случае, переадресовывал его более высокой судебной инстанции или оставлял для политического заявления на основе законодательства. Ни одно утверждение не рассматривалось, если для него не находилось объяснения в своде законов. Судья признавал, что некоторые законы действительно хороши, но с большой неохотой апеллировал к тем законам, которые были ему не по нраву. Даже на одну секунду я не мог поверить, что от такого судьи можно дождаться справедливости.
Решающим аспектом судебного процесса был вопрос о выборе присяжных. В день начала судебного разбирательства в суд пришло несколько сотен людей, из которых следовало выбрать присяжных. Мой адвокат, Чарльз Гэрри, искал определенный тип присяжного, но он столкнулся с огромной проблемой. Во-первых, в Окленде не нашлось бы ни одного человека, не читавшего или не увидевшего по телевизору предвзятых сообщений о перестрелке. Было чрезвычайно трудно отыскать кого-нибудь, у кого еще не сформировалось собственное мнение о моем деле. Во-вторых, мы, конечно, хотели видеть среди присяжных несколько чернокожих. Для нас было очень важно этого добиться, однако, когда мы прощупали почву, то поняли, что преодолеть это препятствие будет очень и очень непросто. Мы навели справки и выяснили, что помощник окружного прокурора и обвинитель на моем процессе, Лоуэлл Дженсен, разработал очень хитрую систему. По этой системе чернокожие якобы могли войти в число присяжных, но на само судебное разбирательство они никогда не попадали. По распоряжению Дженсена, тот негр, который отчислялся из кандидатов в жюри по какому-либо поводу или отводу без указания причины, впоследствии вновь попадал в число присяжных, из которых шел набор на конкретное слушание. Благодаря этой системе получалось, что негры становятся активной частью системы, несмотря на то, что было едва ли возможно ожидать появления чернокожего в кресле присяжного в зале суда. К моменту моего процесса в этой процедуре набора присяжных произошли изменения: прокуроры из ближайших округов не вывели негров из общего числа присяжных, из которых отбирались присяжные для конкретного суда. Поэтому, пока проходили слушания по моему делу, в других судах были такие жюри присяжных, количество негров в которых достигало шести человек.