Рейдер
Шрифт:
Поскольку Роберт Вотерман считал меня чистокровным янки, я стал нести вахту вместе с капитаном, как его второй помощник, начиная со следующего дня. Точнее, Бык Боб появлялся на палубе только на сложных, по его мнению, участках. Все остальное время он развлекал в своей каюте пассажирок, угощая их американским вином. Для меня и в будущем калифорнийские или техасские вина казались насмешкой над этим напитком, типа крымских в советское время, а уж подобные нынешним я пил в советской Одессе, где их продавали по цене шестьдесят копеек за литр на улицах на разлив из больших жестяных бочек на двух колесах, которые также использовали для продажи кваса. Вино из этих бочек отличалось от кваса только цветом. Впрочем, дамам, которых угощал Роберт Вотерман, любая халява была вкусна. В основном это были жены и дочери ремесленников, продавцов и мелких чиновников, которые смогли скопить на билет до мечты. Кстати, говорили они пока что на британском английском, пусть и языке портовых таверн, без протяжного «рэканья», которым обзаведутся их потомки. В двадцать первом веке у меня иногда складывалось впечатление, что янки учатся говорить, обгрызая родительский автомобиль.
Само собой, меня переселились из носового кубрика в двухместную офицерскую каюту на корме, где я занимал койку на втором ярусе по очереди с четырнадцатилетним племянником капитана Джимом Вотерманом, который постигал азы профессии на вахте вместе с помощником капитана Уильямом Паркером. Кстати, жилые помещения на американском клипере показались мне выше и просторнее, чем на «Катти Сарк». Американские кораблестроители теперь думают не только о грузе, но и о людях. К тому же, янки начали избавляться и от классовых предрассудков: матросский кубрик был удобнее, а офицерские каюты, включая капитанскую, скромнее, чем на английских судах.
На «Катти Сарк» я видел металлические якорь-цепи и думал, что они появились позже, но оказалось, что и на «Морской ведьме» такие же, причем уже с контрфорсами, которые не дают звеньям сужаться и растягиваться. Выбирают цепь все еще вручную, но уже вращают барабан не с помощью деревянных вымбовок, а коромыслом, поднимающим и опускающим тяги, которые в свою очередь поднимали и опускали обоймы, обхватывавшие веретено брашпиля. Палы обойм — «собачки» — действовали на зубчатые колеса, вращавшиеся вместе с барабаном. Брашпиль работал только в одну сторону — выбирал цепь. Для отдачи якоря необходимую длину цепи заранее выхаживали из цепного ящика, проводили через барабан брашпиля и укладывали большими шлагами на палубе. Когда якорь освобождали, он уходил в воду, утаскивая цепь. Шлаги на барабане делали со слабиной, чтобы избежать резкого рывка. Если надо было потравить еще, то шлаги на барабане ослабляли с помощью крюков-абгалдырей. Вторым новшеством были разрезанные по горизонтали марселя. Место соединения стеньг сделали длиннее и под эзельгофтом поставили дополнительный рей, который можно поднимать и опускать на бейфуте. Выше находился марсель уменьшенных размеров, опускаемый, как и раньше, к эзельгофту. Так упрощалась и убыстрялась работа с большим и тяжелым ранее парусом: верхний марса-рей опускали на палубу, после чего верхний марсель оказывался перед нижним, и матросы шли на рей убирать его. До разрезного брамселя пока не додумались. Зато на бизань-мачте ввели третье новшество — поставили прямой парус вместе с крюйселем. Я в прошлую эпоху предлагал сделать так на корвете, но меня подняли на смех. До каждого новшества надо дорасти.
На третий день задул северный ветер. Сразу похолодало, хотя температура понизилась от силы градуса на три. В тропиках жара так изматывает, что понижение температуры на пару градусов чувствуешь сразу и с радостью. Клипер мигом облачился в белые широкие одежды парусов и полетел на юго-юго-восток.
3
Мне показалось, что крепость Сан-Лоренсо, расположенная в устье реки Чагрес, совершенно не изменилась с тех пор, как навещал ее в последний раз… дай бог памяти, в каком это году?! Поменялась только ее государственная принадлежность. Раньше она была частью Испанской империи, в будущем перейдет к Панаме, а сейчас в составе республики Колумбия, недавно завоевавшей независимость. В крепости несет службу гарнизон из трех десятков солдат под командованием лейтенанта, которому не меньше пятидесяти лет. Видимо, в этих краях все меняется медленно, в том числе и звания офицеров. Солдат от жителей вытянувшейся вдоль берега деревни отличает наличие какой-нибудь части мундира. Чаще всего это портупея, к которой ничего не прицеплено, но видел солдата в красных штанах с желтыми лампасами. У лейтенанта была два предмета мундира — темно-красный китель с грязными золотыми аксельбантами, которые, подобно плющу, закрывали почти всю грудь, и черная шапка-двухуголка с золотыми кантами. Штаны на нем были из американской парусины, грязные и мятые, а на ногах с кривыми пальцами с кривыми черными ногтями, изъеденными грибком — шлепанцы. Ни портупеи, ни оружия офицер не имел, как и желания общаться с прибывшими. Он медленно, как корова, жевал табак, изредка цвиркая метра на три струей темно-коричневой слюны, и тупо смотрел на высаживавшихся на берег людей, а когда к нему обращались с вопросом, глухо, набитым ртом, бормотал на испанском языке: «Не понимаю по-английски». Пока что испаноязычные не заполонили США, особенно северные штаты, так что владеющие этим языком редкость среди янки.
— Надоели эти навязчивые гринго, синьор? — улыбнувшись, обратился я к офицеру на испанском языке.
Лейтенант выпустил очередную струю темно-коричневой слюны, улыбнулся, показав кривые темно-коричневые зубы, и выдал философски:
— На дураков можно смотреть вечно.
— У меня есть бутылка вина, которую с удовольствием разделю с тем, кто угостит меня тарелкой бобов, — закинул я.
Запас еды на неделю — крупы и сухари — и две бутылки вина были премиальными, которые выделил мне капитан Роберт Вотерман за добросовестную службу. Все-таки заработал я наверняка больше, чем стоил провоз меня от траверза Большой Багамы до этого места. Заодно Бык Боб предложил место помощника на клипере, когда мне надоест страдать дурью, то есть золотоискательством. Одну бутылку вина я перелил во флягу и решил приберечь вместе с едой на дорогу. С помощью второй решил купить расположение местного начальника, помня, как у испаноязычных личные связи полезнее денег, и что виноградное вино в этих краях в большом дефиците. Единственное место, где его сейчас можно достать — это клипер, который, высадив пассажиров и даже не пополнив запасы воды, отправился в Нью-Йорк, потому что по предварительным расчетам судовладельцев обязан был уже быть там четыре дня назад.
— Жена должна уже приготовить обед, — посмотрев на солнце, сделал вывод колумбийский офицер, цвиркнул в очередной раз, сделал приглашающий жест и пошлепал вразвалку, как старый морской волк, к воротам крепости, рядом с которыми сидели на бревне в тени от стены два босых солдата с портупеями и так же медленно жевали табак и орошали окрестности в радиусе метра три темно-коричневой слюной.
Лейтенант Джоэль Паласиос проживал со своей женой Хуаной — коренастой полноватой дамой с черными усиками под длинным носом — в старом доме с патио, где время впало в спячку со времен Генри Моргана, если не Френсиса Дрейка. Единственное, что оно прозевало — высокие напольные часы с большим маятником, которые тикали, как по мне, слишком громко. Правда, вскоре я перестал замечать это тиканье. Не так, чтоб совсем, время от времени тиканье врывалось в мои уши, но вскоре опять растворялось бесследно. Обед приготовила не Хуана, а хмурая молчаливая служанка-индианка, похожая на хозяйку, только кожа темнее. Она двигалась бесшумно, и когда впервые возникла за моей спиной, я даже вздрогнул, вызвав улыбку у супругов. Видимо, это было семейное развлечение. В таких случаях начинаю осознавать, каким благом для человечества стал телевизор. Бобы были со свининой и острым перечным соусом. За ними последовала морская рыба, жаренная с бананами и какой-то травой, придававшей блюду интересный вкус. Хуана сообщила название этой травы, но оно мне ничего не говорило, и потому тут же вылетело из головы. На десерт было какао с сахаром и свежие фрукты, по которым я соскучился во время перехода.
— Постели ему в гостевой комнате, — приказал служанке хозяин дома, когда мы закончили трапезу.
— Мне надо договориться о месте на пироге, — напомнил я.
Пассажиры клипера, которые прочитали в газете воспоминания Элиша Кросби, который одним из первых преодолел этот маршрут, проинформировали меня, что место на пироге, на которой перевозят вверх по течению реки Чагрес до того места, где она подходит к дороге на Панаму, стоит десять доллара или песо с человека или места багажа. Берут только серебряными монетами. У кого нет таких денег, а все на судне были уверены, что я гол, как сокол, тот пойдет на своих двоих сперва от крепости вдоль берега до городка Вентас-де-Крусес, а оттуда по дороге Камино-де-Крусес до Панамы, что займет больше времени, не говоря уже о трудности пешего путешествия по джунглям. Камино-де-Крусес — это та самая дорога, по которой уже несколько веков шли караваны с золотом, серебром, изумрудами и прочими товарами с тихоокеанского побережья на атлантическое. Часть этих товаров когда-то досталась мне. Знал бы, закопал малость где-нибудь неподалеку.
— После сиесты, — небрежно отмахнулся лейтенант Джоэль Паласиос.
Когда у испанца сиеста, всё в мире должно ждать.
Комната была маленькая. Почти всю ее занимала узкая кровать. Свет попадал через закрытые, деревянные жалюзи. Матрас на кровати был набит сеном, от которого шел приятный запах. Постельное белье, как и оделяло, не предполагались. То ли запах сена, то ли сытная пища помогли, но вырубился я мгновенно.
После сиесты мы перебрались в патио, где расположились в плетеных креслах. Бесшумно возникнув рядом с нами, служанка поставила на плетеный столик щербатый глиняный кувшин с пальмовым вином и два щербатых глиняных стакана. Джоэль Паласиос наполнил оба стакана до краев и, не пролив ни капли, отхлебнул из одного. Я взял второй и таки облил малехо пальцы. Заметил, что в первые месяцы после перехода у меня некоторая расхлябанность в координации движений. Такое впечатление, что гиросфера в моей голове еще не вернулась в меридиан. Я за обедом рассказал лейтенанту, что рос вместе с испаноязычными детьми, поэтому так хорошо говорю по-испански. Придумывать биографию было лень, поэтому предложил хозяину дома рассказать о себе. За редким исключением, люди предпочитают говорить, а не слушать. Джоэль Паласиос не был исключением. Начав рядовым бойцом в армии Симона Боливара, дослужился к концу войны всего лишь до лейтенанта, которых в армии было пруд пруди, возвращаться к крестьянскому труду не захотел, поэтому и попал в это захолустье, чему и рад. Детей нет, все умерли в младенчестве, а его с женой, как ни странно, всё здесь устраивало. Командир гарнизона — царь и бог в этих краях и служба не напряжная. Сражаться приходится только с погодой и гнилым воздухом, особенно во время сезона дождей, который начался пару недель назад.
После захода солнца к нам присоединился сержант Сиро Круз — такой же старый, с такими же черно-коричневыми зубами и, кроме портупеи, еще и в шапке-двухуголке, который принес командиру мешочек с серебряными монетами — десятую часть заплаченного пассажирами клипера за проезд на пирогах. Немного меньше, наверное, отщипнул и сам сержант. Тогда у меня во второй раз (первый — на клипере) появилось подозрение, что стричь золотоискателей выгоднее, чем искать золото.
— Предупреди, что с ними отправится в путь мой гость, — кивнув на меня, сказал Джоэль Паласиос своему сержанту. — Пусть выделят ему лучшее место.
— Само собой. Поплывет на самой лучшей пироге, — заверил Сиро Круз.
Самая лучшая из двенадцати пирог была длиной метров десять и шириной около двух. Двенадцать гребцов перевозили два десятка пассажиров, которые сидели впритык друг к другу. Тринадцатая пирога, которая была короче метра на два и уже, но имела столько же гребцов, тащила узкий длинный плот с багажом пассажиров. Мне досталось место на носовой банке. Надвинув на глаза спасающую от палящих солнечных лучей, широкополую, кожаную шляпу типа сомбреро, только с низкой тульей, обменянную на британскую военную треуголку, так понравившуюся лейтенанту Джоэлю Паласиосу, я сидел лицом к остальным пассажирам, поэтому всю дорогу ощущал их сердитые взгляды. Мало того, что меня перевозили бесплатно и на лучшем месте, так еще и на каждой стоянке гребцы старались всячески угодить мне. Англосаксам трудно понять, что не все в мире можно купить и продать. Особенно их угнетает последнее, иначе распродались бы без остатка.