Рэймидж и барабанный бой
Шрифт:
Подошел Саутвик, затем и Антонио присоединился к ним и наблюдал, как Джексон забивает шомполом пулю.
— Дуэльные пистолеты, Нико? По-моему, у них слишком длинные стволы, чтобы пользоваться на корабле?
— Да — но есть и приятные отличия. У наших морских служебных моделей тугие спусковые крючки. Надо прижать дуло к животу человека, чтобы наверняка попасть в него. А у этих — только коснись спускового крючка.
Джанна взяла пистолет, заряженный Джексоном.
— Осторожно! — предупредил Рэймидж.
Она посмотрела на него высокомерно, подобрала юбки и взобралась на карронаду.
— Смотрите!
— Один centesimo [2] .
— Больше. Два — и побыстрее!
Не ожидая ответа, она подняла пистолет и выстрелила. Пуля подняла крохотный фонтан воды в нескольких футах от плавающих водорослей.
— Судно качнулось!
— Вы должны учитывать качку!
2
Чентезимо — мелкая монета, 1/100 лиры. (итал.)
— Это несправедливо. Я не буду платить. Давайте заключим настоящее пари. Вы с вашим ножом против меня с этим пистолетом.
— Пари или дуэль? — спросил Рэймидж с усмешкой.
— Пари — для начала.
— Будьте осторожны, Нико, — предупредил Антонио. — Не забывайте, что ее мать хотела сына и воспитывала ее как мальчика! Она стреляет как охотник, скачет как жокей и спорит на деньги как дурак!
Джанна изобразила подобие реверанса на карронаде.
— Спасибо, кузен Антионио. Вы видите, Нико, как крепки семейные связи у итальянцев!
— Скажите мне, Нико, — прервал ее Антонио, — полагаю, метание ножа не входит в программу обучения моряка?
Рэймидж рассмеялся.
— Нет — это итальянская школа! Когда мои родители жили в Италии — они провели там несколько лет — у нас был кучер с Сицилии. Он и научил меня.
— Ну давайте же! — воскликнула нетерпеливо Джанна. — Джексон бросит что-нибудь в море, и я попаду в мишень на счет десять. А вы, Нико, — она огляделась вокруг, — вы, должны поразить мачту своим ножом, стоя возле той рулевой палки.
— У румпеля.
— Да, у румпеля. Это справедливо, я думаю. И какие ставки?
— Un centesimo.
— Вы — игрок. Разве вы не можете поставить больше?
— Я — всего лишь бедный лейтенант, мадам!
— И все же вы можете поставить больше!
Хотя голос ее звучал насмешливо, он знал, что она не шутит. Он посмотрел на нее удивленно, и она указала на его левую руку. Когда он поднял ее, она указала на золотой перстень на его мизинце — на печатке был изображен вставший на дыбы грифон.
— Хорошо, тогда, — сказал он неохотно, — мой перстень с печаткой против…
Все еще держа пистолет, она повернула правую руку — как раз, чтобы позволить ему видеть тяжелое золотое кольцо на среднем пальце.
— …против вашего кольца.
— О нет! — воскликнула она. — Это несправедливо!
Он знал ее слишком хорошо.
— Это или никакого пари.
Пожав плечами с явно недовольным видом, она сказала:
— Ну ладно. Но если вы выиграете в первый раз, вы дадите мне второй шанс.
Рэймидж только собирался отказаться, когда понял ее хитрость: если она проиграет, а затем победит, они могут обменяться кольцами, и никто этого не поймет. Это
— Ладно, но пусть Антонио держит обе ставки, — сказал он, снимая перстень с печаткой. Он повернулся, чтобы позвать Джексона, и увидел, что он и Саутвик стоят поблизости и Саутвик держит маленький деревянный бочонок.
— Это годится как мишень, сэр?
— Если наполнить до половины водой, то да.
— Он пустой, сэр.
— Значит, будет плавать высоко в воде, да? Маркиза подкупила вас?
— Эй, на палубе! На палубе!
Крик сверху внезапно напомнил им, что на целых пятнадцати минут все, кроме впередсмотрящих и двух рулевых забыли, что «Кэтлин» — военный корабль.
— Здесь на палубе! — крикнул Саутвик.
— Какой-то корпус или что-то вроде — может быть, небольшой остров — ясно виден по носу с правого борта, сэр.
— Что значит — корпус?
— Ну, сэр, никаких мачт, ничего, и все же похож на корпус. Просто поднимается на горизонте, сэр.
Саутвик вручил свою подзорную трубу Джексону.
— Вот, заберись наверх с этим «приблизителем» и посмотрим, что ты там разглядишь.
Эта сторона командования судном раздражала Рэймиджа: несколько недель назад, когда он был самым младшим лейтенантом на фрегате, он через мгновение уже карабкался бы по выбленкам, чтобы посмотреть самому. Теперь как капитан крошечной «Кэтлин», но наделенный тем же правом приказывать жить или умирать, что и капитан большого трехпалубного корабля, он обречен всегда оставаться в гордом одиночестве — по крайней мере, думал он с сожалением, был бы обречен, если бы на борту не было Джанны, живо превратившей унылое путешествие в праздник.
Долговязый, рыжеволосый американец забирался по выбленкам так легко, словно его тащили невидимым фалом. Оседлав нижний рей, он сделал паузу, чтобы вытащить колена трубы, а затем навел ее в направлении, указанном впередсмотрящим.
Генри Саутвик, чье лицо херувима и волнистые седые волосы делали его похожим на добродушного пастора, готовился отпраздновать свое шестидесятилетие через несколько недель — он вспоминал об этом каждый раз, когда глядел на Рэймиджа. Хотя молодой капитан был почти (если убавить год-другой) в три раза моложе его и они служили вместе немногим более пяти недель, Саутвик чувствовал, что если война продлится достаточно долго и если Рэймидж переживет интриги врагов его отца и усилия французов и испанцев, каждый человек, которому доведется с ним плавать, будет с обожанием рассказывать о нем своим внукам, — и Саутвик признавал, что и сам не станет исключением. Молодые капитаны обычно раздражали его. Он служил под началом слишком многих юнцов, которым доверяли командование потому лишь, что у их отцов было достаточно денег и земель, чтобы обеспечить их кандидатам избрание в Парламент. Слишком часто, осуждая явную некомпетентность очередного щенка, вообразившего себя капитаном, он слышал в ответ: «Ну, его отец дает правительству несколько голосов». («Вот, значит, где питательная почва для протекционизма?» — задавался он горьким вопросом.) Так или иначе, ничего подобного нельзя было сказать о мистере Рэймидже, поскольку правительство пыталось расстрелять его отца, как бедного старого адмирала Бинга.