Рэймидж и барабанный бой
Шрифт:
— Но разве мы не можем рискнуть, если будут стрелять только два орудия? — упорствовал Антонио. — В конце концов, они будут раскачиваться, и без парусов они не могут развернуть судно бортом к нам, не так ли?
— Нет, но даже если бы у них не было бы никаких орудий, как мы можем захватить двести пятьдесят человек, которые будут очень возражать, если мы захотим взойти на их корабль, уже не говоря о том, чтобы взять их в плен?
— Ну, если у них нет никаких орудий, — прервала его Джанна торжествующе, — почему мы не можем просто продолжать стрелять в них, пока они не сдадутся?
— Я не говорил, что у них нет никаких орудий, — ответил Рэймидж, стараясь скрыть свое раздражение. — Я просто сказал «Если бы они не имели» — но они имеют.
— Ну ладно, хотя жаль. Мы произвели бы прекрасное впечатление, приведя на буксире такое большое судно в Гибралтар.
— Если вы представите маленького ослика, тянущего большую телегу, нагруженную блоками каррарского мрамора через Альпы, то это будет прямо про нас. Его водоизмещение… в общем, если вы поставите его на весы, то увидите, что он весит приблизительно 1 300 тонн против наших 160 тонн.
— Минус вес ее мачт! — воскликнул Антонио.
— Мачты, стеньги, реи, бушприт, утлегарь, такелаж, блоки, паруса и шлюпки. Да, — признал Рэймидж с иронией, — можете вычесть приблизительно сто тонн — немного меньше чем вес «Кэтлин»
Саутвик окликнул его:
— Вы можете теперь видеть его, сэр.
Рэймидж разглядел маленький черный прямоугольник, поднявшийся над линией горизонта, когда «Кэтлин» приблизилась к нему, и указал на него Джанне. Фрегат был на расстоянии приблизительно в одиннадцать миль. Он глянул за корму на след куттера: он делал приблизительно пять — шесть узлов, так что пройдет почти два часа до того, как они окажутся в пределах досягаемости. Достаточно близко, точнее, чтобы узнать имя корабля.
Он задавался вопросом впоследствии, почему он передумал, почему спустился и сменил свой лучший мундир на старый, цвет которого яркое солнце, соленые брызги и постоянная стирка и чистка сделали приятно бледно-синим — этот цвет нравился ему больше оригинального.
Глава третья
Рэймидж временно занимал каюту Саутвика, который в свою очередь перебрался на место следующего по старшинству — Джона Апплеби, помощника штурмана. Он едва успел переодеться, когда Джанна позвала из своей каюты. С серьезным видом она указала жестом, чтобы он закрыл дверь, и, не зная, что она собирается сказать, Рэймидж приказал часовому встать на расстоянии нескольких футов, вне пределов слышимости.
Она поднялась из-за стола, резко развернув кресло, встала перед ним и коснулась правой рукой шрама у него над бровью.
— Нико…
— Маркиза…
— Милорд…
Они оба рассмеялись, и, чтобы помочь ей преодолеть смущение, мешавшее начать, он сказал:
— Сожмите кулаки, закройте глаза и скажите это!
— Это не мое дело, Нико, но…
— Но?..
— …но было бы мудрее оставить это испанское судно, не…
— Не позволив вам прыгнуть на борт, захватить его без посторонней помощи и поднять флаг Вольтерры?
— Говорите серьезно, Нико! Я имею в виду: разве люди не станут говорить, что вы убежали — что вы отказались попытаться захватить его?
— Некоторые могут и, вероятно, будут. Другие скажут, что было бы безумием даже пытаться предпринять что-либо против судна в восемь раз больше «Кэтлин». Третьи — и среди них адмирал сэр Джон Джервис и коммодор Нельсон — скажут, что я уже нарушил приказы, собираясь подойти достаточно близко, чтобы опознать судно. Вы понимаете, что коммодор приказал мне доставить вас и Антонио в Гибралтар как можно быстрее и самым безопасным маршрутом? Это означает, что я должен бежать, а не сражаться, кого бы мы ни встретили.
— Да, но Антонио боится, что, поскольку ни сэра Джона, ни коммодора в Гибралтаре нет, один из врагов вашего отца может причинить вам неприятности, как они сделали это в Бастии. В конце концов, кто знает, что могло произойти там, если бы коммодор не прибыл в разгар того позорного трибунала?
Он сам подумал обо всем этом задолго до того, как Джексон опознал судно как испанское, и понимал, что страхи Джанны обоснованы. Было нелегко служить на флоте, будучи единственным сыном Джона Аглоу Рэймиджа, десятого графа Блази, адмирала Белого флага, корнуольского помещика, человека честного и отважного и при этом после адмирала Бинга — самого знаменитого козла отпущения столетия; человек, честь, карьеру и едва не самую жизнь которого отняло правительство, чтобы избежать собственной отставки. Да, это было нелегко и время от времени казалось просто невозможным, но…
— О чем вы думаете, Нико?
На мгновение он забыл, что она стоит рядом.
— Вспомнил, как однажды сказала моя мать: у меня тот же изъян, что и у моего отца.
— Какой? — быстро спросила она, внезапно почувствовав страх.
— Ни одного из нас не интересуют простые задачи — кто-то должен сказать, что это невозможно, чтобы мы приложили все силы.
— Ну, я думаю, это где-то на полпути между изъяном и достоинством.
Он поцеловал ее и, первым поднявшись на палубу, направился к карронаде — подальше от всех остальных. В то время как он стоял, поставив одну ногу на лафет, она подошла и прислонилась к фальшборту, солнечные блики играли на ее волосах, иссиня-черных как вороново крыло, и когда она повернулась, чтобы глянуть на странное судно, Рэймидж пожалел, что он не стал живописцем, чтобы запечатлеть на холсте роскошный профиль патрицианки, очерченный светом на фоне пронзительно-синего моря и неба. Маленький, чуть изогнутый нос, высокие скулы, большие карие глаза и тонкие уши, открытые взору стянутыми на затылке волосами — классический профиль римлянки, если бы не мягкие, чуть полноватые губы.
Он заставил себя отвернуться и внимательно оглядеть палубу куттера. В его власти подставить эту палубу под вражеские ядра, от чьих тяжелых ударов как стрелы полетят острые щепки, кося направо и налево, рубя руки и ноги, впиваясь в плоть моряков. Пройдет два-три часа после того, как он отдаст приказ, и недавно выдраенная палуба, которую он только что инспектировал, будет залита кровью этих парней, что собрались в кружок и смеются над шутками — несомненно, издеваясь над способностями испанцев по части кораблевождения, сражения и любви.
Джанна спросила тихо:
— Вы слышали, что говорят ваши люди?
— Я не слушал.
— Тогда послушайте.
Рэймидж не знал, то ли приказать им замолчать, прогнать их повелительным жестом, то ли перестать слушать, испытывая чувство стыда. Матросы обсуждали призовые деньги, который они получат, когда отбуксируют фрегат в Гибралтар. Для них заранее очевидно, с горечью думал Рэймидж, что их капитан захватит судно, но ни один, похоже, не понимает, что потребуется сотворить чудо, чтобы заставить испанцев сдаться…