Рэймидж и барабанный бой
Шрифт:
— Обращайтесь с ними нежно, — предупредил он матросов. — Если вы собьете запалы, то я лично высушу ваши трупы на солнце и продам мясо донам как вяленую говядину.
Тон его голоса давал им понять, что он просто шутит, и как только они встали у гакаборта, держа бочонки так, словно они стеклянные, Рэймидж подошел и тщательно осмотрел каждый.
— Вы сделали хорошую работу, Эдвардс. Будем надеяться, что запалы сработают точно. Вы видите, что полог в шлюпке устроен так, что, как только вы подожжете запалы и выберетесь из-под него, вон тот линь надо туго натянуть и закрепить — и полог будет надежно закрывать груз. Не спешите, когда я дам команду, но помните, что, даже если запалы горят целых пятнадцать
— Так точно, сэр, — сказал Эдвардс и взобрался наверх по гакаборту к ялику, подвешенному на шлюпбалках. — Ты, — сказал он одному матросу, — залезай и помоги мне здесь.
Вдвоем они почти скрылись под пологом, затем забрали первый бочонок. Эдвардс вынул некоторые из сложенных картузов, чтобы сделать два отдельных углубления для бочонков, которые требовалось уложить там. Как только он сделал это, он накрыл каждый бочонок квадратным куском парусины с разрезом для запала в центре. Парусина была достаточно толстой, чтобы защитить фланель картузов от искр, выброшенных горящими запалами. Он приказал матросу возвращаться на борт и выполз из-под полога.
— Все готово, сэр!
— Очень хорошо, но вам придется оставаться тем еще несколько минут, — сказал Рэймидж и повернулся, чтобы еще раз посмотреть на фрегат.
Хотя линия горизонта проходила выше его ватерлинии — что указывало на то, что фрегат все еще на расстоянии более четырех миль — качка была настолько сильна, что он мог видеть медную обшивку его днища. В подзорную трубу он ясно видел еще не потемневший красновато-желтый металл, и Рэймидж отметил, что на днище нет ни зеленых косм водорослей, ни колоний моллюсков. Это многое сказало ему: фрегат был поставлен в док месяц или два назад, и, что более важно, так как Испания начала воевать только несколько недель назад, корабль почти наверняка недавно укомплектован необученной командой и, вероятно, также неопытными офицерами и капитаном, поскольку сразу много судов вводились в строй. Но даже хорошо обученным орудийным расчетам будет трудно попасть в цель с корабля, раскачивающегося как этот, — наводчик, глядя вдоль ствола орудия, на миг увидит море на расстоянии в сто ярдов, а в следующую долю секунды — синее небо на горизонте.
Какое-то время он представлял «Кэтлин» с взрывчатой «красной тряпкой», дрейфующей у нее за кормой на конце плавающего манильского троса. Для демонстрации время не столь важно. Но если его блеф не сработает, и он должен будет попытаться потопить фрегат, то шлюпка должна оказаться под кормой испанца в момент, когда запал сработает и порох взорвется; на минуту раньше — и у испанцев будет время, чтобы пробить пушечным ядром днище шлюпки. На минуту позже будет не так уж плохо: большая часть эффекта от взрыва будет потеряна, но его, вероятно, будет достаточно, чтобы оторвать несколько досок. А как насчет огня из мушкетов? Ну, потребуется много стрельбы, чтобы потопить лодку или чтобы образовалась течь, достаточная, чтобы испортить весь порох. Какие могут быть еще препятствия? Поздно начинать думать о них, когда дело уже делается, но почему никто не использовал подрывную шлюпку до него? В конце концов, брандеры использовались против Армады…
Сможет ли порох, взорванный в открытом пространстве причинить достаточный ущерб? Ладно, если он не знает этого, по-видимому, испанцы тоже не знают; но если первая шлюпка учинит роскошный фейерверк, показав испанцам, что их ждет после второго, они точно будут напуганы больше, чем он. А судя по его опыту, чем больше шума, тем страшнее кажется оружие, независимо от реального ущерба — вот почему он учил кэтлинцев поменьше кричать, обслуживая пушки, но вопить как сумасшедшие, если им придется брать вражеское судно на абордаж или отражать нападение.
Но безотносительно эффекта взрыва, думал Рэймидж, одно бесспорно: впоследствии помощнику канонира понадобится рапорт, подписанный капитаном, чтобы объяснить Артиллерийскому управлению почему так много пороха было израсходовано в такой короткий промежуток времени… И он представил письмо, которое он, вероятно, получит позже из Адмиралтейства, выражающее «неудовольствие» Их Светлостей в результате гневного протеста Артиллерийского управления. Бюрократы процветают на войне — для них дым сражений предстает в виде сотен аккуратных пачек форм и свидетельств, показаний под присягой и писем, аккуратно перевязанных знакомой розовой лентой, а от людей, убитых в бою, быстро избавляются двумя движениями пера — просто поставив двухбуквенный код против каждого имени: «УС» — официальное сокращение для «Убыл по смерти».
Обнаружив, что он снова трет свой шрам, Рэймидж обернулся.
— Мистер Саутвик, удостоверьтесь, что ялик готов к спуску на воду и имеет кусок белой ткани, поднятой на багре как белый флаг. И я хочу, чтобы пушки были заряжены, пожалуйста.
Через несколько минут маленькая «Кэтлин» будет готова хоть к блефу, хоть к сражению. Построение, соревнования по стрельбе с Джанной, матросы, пляшущие под скрипку Джона Смита, — все, казалось, произошло несколько дней назад. Уже теперь брызги покрыли надраенную медяшку пятнами высохшей соли. И, с иронией думал он, палуба сплошь засыпана толстым слоем влажного песка — а каких-нибудь три-четыре часа назад Саутвик придирчиво искал хоть одну сухую песчинку.
Еще три минуты, и он направится прямо к фрегату, который был теперь точно по носу с правого борта. Он посмотрел внимательно на Джанну, а затем повернулся к Антонио.
— Я был бы благодарен, если бы вы оба спустились вниз через несколько минут.
Итальянец кивнул и протянул руку.
— Джанна велела мне вернуть вашу ставку.
Рэймидж взял кольцо, увидел, что оно не его собственное, и поглядел на Джанну. Правой рукой она инстинктивно сжимала средний палец на левый — где она, видимо, носила это кольцо. Она смотрела так (с внезапным шоком Рэймидж увидел, что у Антонио то же самое выражение), как будто без слов говорила ему: прощай, обреченный. Отвернувшись, чтобы надеть ее тяжелое золотое кольцо на мизинец левой руки, он вдруг почувствовал озноб, как будто солнце внезапно перестало греть. Фрегат был черным и большим; он, казалось, теперь раскачивался намного меньше, его орудийные порты были открыты, и орудия выдвинуты.
Глава пятая
Испанский фрегат назывался «Сабина». Его корма была почти прямо обращена к носу «Кэтлин», и на то, чтобы вывести его имя жирными буквами поперек транца было потрачено слишком много золота и красной краски. Рэймидж смотрел нетерпеливо то на часы, то на флюгер на топе мачты — чтобы определить, насколько постоянно направление ветра, а затем на ялик, дрейфующий в пятидесяти ярдах по корме. Тонкие струйки дыма от горения запалов просачивались из-под полога.
Через подзорную трубу он мог ясно видеть короткие черные стволы пушек, торчащие из орудийных портов правого борта «Сабины». По-видимому, они были довернуты к корме насколько это возможно, и когда он подойдет ближе, они будут хорошим ориентиром — держась по эту сторону линии стволов, он будет вне их сектора обстрела.
Матрос бросил лаг, и Саутвик сообщил, что «Кэтлин» делает чуть более чем пять узлов. Восточный ветер дул прямо в корму, судно шло левым галсом, и большой гик грота развернулся под прямым углом, закрывая и кливер, и фок, которые, лишенные наполнявшего их ветра, болтались в такт качке. Рэймидж снова поглядел на часы. Если запалы горят нормально, у него восемь минут, чтобы подойти ближе — только-только.