Рейнджер
Шрифт:
Так вот, орков-лучников эти трое постелили чуть не с ленцой, на расстоянии двести пятьдесят шагов, ближе не пустили. Потом перебили всадников и их зверей. А потом начался цирк… К тому времени сотня уруков была на расстоянии двухсот шагов. Шли, сомкнув щиты, сплошная стена. А у нас — дюжина, с позволения сказать, пехотинцев да три лучника. Зато каких!
Вот представь картинку: идёт здоровенный орчара, весь в броне, щитом прикрыт, голову наклонил, из-за края щита только шлем и виден. И вот в этот шлем бьют сразу две стрелы, мощно бьют. Голова у орка откидывается назад, между щитом и шлемом возникает щёлка, на миг всего и тонкая, в палец. И в эту щель влетает третья стрела. Не простая,
И раньше, чем успеешь сказать «спаси меня, дух Гор, сына твоего» — в стене щитов дыра, как шахтные ворота. А главное диво в этом всём вот в чём: когда те две первые стрелы орка в лоб ударили — каждый из Стражей уже ещё по три-четыре в воздух поднял! И почти все — в цель. Почти, а не все, потому как бой: то орк о кочку споткнется, и его смерть над головой прожужжит, то щитом зелёный отмахнётся.
И что удивило — орки пёрли, как будто их сзади кирпичная стена подпирала. Или просто знали, что от Стража в чистом поле не убежишь, и потому пытались прорваться вплотную. Короче, самый шустрый и живучий орк не добежал до нашего воза ровно дюжину шагов, сам мерил потом. Этот успел бросить на бегу топорик и дротик. Топорик я щитом отбил, а дротик мой сосед перехватил. Вот и всё наше участие.
А после я увидел, чего это стоило Стражам. Мало, что у них на троих осталось пять стрел, из которых три — охотничьи, с костяным двузубым наконечником, на птицу. У молодого самого перчатка на левой руке лопнула и свалилась. И от запястья до середины большого пальца была одна сплошная рана, тетивой нарубленная, с белеющей внутри костью. Лук мокрый от крови, на помосте телеги — длинная лужица, тёмная, лаковая…
Ты представь только — ему каждый выстрел, как пытка был, а он бил так, как я не видел ни до, ни после и даже не представлял, что бывает! К нему подскочили старшие, заклинаний пару кинули, кровь остановили, тут и наши старейшины подошли, с благодарностью. Увидели эту кровавую лужу, на руку глянули, на колчаны пустые — и аж побелели. Колени преклонили, как в храме, благодарить стали. А стражи только и сказали:
— Мы выполняли Долг перед Орденом и Миром, не надо нас благодарить, мы сделали то, что были обязаны.
Но наши нашли-таки, что поднести. Открыли тот самый ларец, достали из него кожаный мешочек, а в нём — пять дюжин Рунных Трилистников! Да-да, я тоже ахнул. А старейшина наш и говорит:
— Вы потратили все ваши стрелы на наше спасение. Так возьмите же от нас замену!
Молча поклонились Стражи, приняли наконечники и — ушли. А Долг Крови наш клан всё равно на себя принял. И Подгорные Владыки позже признали этот Долг за всем народом. Наш же глава Клана ту окровавленную доску вынул аккуратно, оправил в золото и мифрил и установил в святилище Клана.
Для чего, спрашиваешь, это нужно было Ордену? Да кто ж скажет. Одно знаю — наши старейшины вернулись к графу, пошли на уступки в переговорах, он — тоже. И помирились, и поселились там опять. А могло всё войной окончиться. Может, для того и приходили Стражи, чтоб междоусобицы не допустить, перед лицом врага? Кто ж их знает…
* * *
Умолкли, допив чай, берглинги, отправился спать Гролин, оставив на часах непривычно притихшего Драуна. Задремал и я. Вот только почему-то зудела левая кисть, от запястья до середины большого пальца. И тревожная мысль билась сквозь сон в голове, как птица в клетке: «Только бы тетива не намокла… Только бы не отсырела тетива!..»
И крутился перед глазами трёхгранный наконечник для тяжёлой стрелы. Красивый, из тёмного металла, с высокими рёбрами, в каждом ребре — треугольное сквозное отверстие, в отверстиях — пластинки из разных редких сплавов, на каждом — прорезная руна. Две руны Сродства и одна — руна Преодоления. Такой наконечник пройдёт сквозь любую броню, включая гномий тяжёлый доспех, так, как будто брони и вовсе нет. Конечно, если на кирасу не наложены особые заклятья, именно против таких стрел. Тогда должно добавиться четвёртое ребро и четвёртая руна…
И стояла перед глазами картина, как рушатся на землю подрубленными дубами, один за другим, как пшеница под серпом, пять дюжин чёрных троллей, почти неуязвимых гвардейцев, прикрывавших штабной шатёр тёмного воинства…
[1] В оригинале они там dwarf’ы — просто когда-то кому-то из переводчиков было лень объяснять, вот и валят в переводной литературе в одну кучу гномов, дварфов, цвергов… Подчас так даже и спрайтов многострадальных туда же (хоть чаще всё же их обзывают «феечками», «пикси» или даже «эльфами», хоть и «цветочными»).
Глава 6
Утро в лесу, летом, на берегу реки… Воздух медленно, незаметно светлеет. Просто как-то вдруг замечаешь, что кусты на дальней стороне поляны не угадываются смутным силуэтом, а видны. Хоть глаз ещё плохо различает оттенки листьев, но это уже не чёрно-белое «ночное зрение», а самое обычное, дневное, цветное. От травы, от земли поднимаются тонкие язычки тумана. Серые дымчатые змеи скользят по поверхности воды, которая в этот момент намного теплее воздуха, даже если выглядит тяжелой, свинцовой и холодной. Языки, хвосты и пряди отрываются от поверхности, скручиваются в жгуты и косички, поднимаются в небо и бесследно истаивают в нескольких метрах над землёй. Восток светлеет, кромка леса окрашивается красноватой каймой и, наконец, над линией горизонта показывается оно — светило, дарящее жизнь и тепло Солнце, как бы не называли его в этом мире и в этом месте. Вначале это просто красный шар, круглый красный глаз Мироздания, на который вполне можно смотреть, не щурясь, на равных. Но этот шар быстро наливается светом и жаром, вот он брызжет первыми лучами и очень скоро заставляет обнаглевшего смертного отвести взгляд, потупиться, признать превосходство главного Источника сил и энергии Мира.
Но этот, оторвавшийся от светила, взгляд встречает и на земле такие красоты… Недолговечные россыпи драгоценных камешков — капель росы. Тут и алмазы, и аметисты, и изумруды всех видов и оттенков. Иные капельки вспыхивают топазами и турмалинами, другие, в тени, отливают опалом и перламутром. Недолог срок сияния этих драгоценностей. Выпьет Солнце утреннее подношение Земли, ненадолго озарив его своим Светом. А взамен — одарит всё вокруг новыми, яркими красками, сиянием нового дня. Заиграют лучи света на песчаном речном дне, побегут серебряные рыбки-отблески по мелким волнам…
А как роскошно, великолепно, царственно выглядит явление Миру и взглядам населяющих его существ Его Величества Светила в ином пространстве, доступном восприятию не каждого. Посмотрев на восход через повязку-различитель, я задохнулся от восторга и восхищения. Как, ну как описать всё это?! Эти потоки Стихий, цветов, энергий? Эти переливы, волны, накатывающие на тебя, пронзающие и омывающие, ласкающие и равнодушно скользящие мимо? Какими словами описать это? Как рассказать глухому о величественных раскатах органных кантат Баха, о печальных аккордах-переливах Вивальди, о лёгкой поступи и россыпи нот Моцарта? Конечно, можно показать спектры и графики звучания, как отдельных инструментов, так и всего произведения в том же «Саунд Фордже». А толку? Как это может передать все аспекты музыки тому, кто её не слышал и не услышит?