Режим бога. Зенит Красной Звезды

Вязовский Алексей

– А кто тебе звонил, когда мы уже в дверях стояли?
– интересуется "мамонт"

– Щелоков

– Лично?

– Да, зовет сегодня вечером поздравить Романова

– Опять перед членами Политбюро песни петь?
– морщится Леха

– Не, Григорий Васильевич не особо любит такое... Кстати, пара песен для Сенчиной - я улыбаюсь - У меня припасена

– Да на нее теперь все композиторы Союза будут работать - ухмыляется в ответ "мамонт"

– И я буду в первых рядах!

Смеемся.

– Вить, тут такое дело - "мамонт" мнется - Я заглядывал в гараж, проверял клад.

– И? В чем проблема?

– Смазал шмайссер, тэтэшки -

Леха все никак не может приступить к "главному"

– Давай уже, телись!

– Глянул те документы на немецком. Ну что с золотом лежат.

– Ты знаешь немецкий?
– я с удивлением посмотрел на Леху

– В школе зубрил. Так вот. Это какие-то расписки. На официальных бланках.

– Денежные расписки?

– В том то и дело, что нет. Я всего не понял, но похоже, какие-то люди давали обязательства работать на СД и Абвер. Еще до начала и во время войны. Большей частью англичане. Есть французские фамилии, пара русских...

– Это любопытно.

У меня в голове начинают крутиться шестеренки. Военнопленные? Предатели? И почему я сам не догадался посмотреть бумаги?

– Сделаем вот как. Ты выпиши мне данные на этих людей. Я попробую выяснить про них.

Забью имена и фамилии в Айфон - глядишь что-нибудь интересно всплывет.

– Хорошо, завтра сделаю.

Я уже подумываю о том, чтобы снова позвонить Веверсу, и выхожу из машины, чтобы поискать ближайший телефон - автомат, как дверь изолятора вдруг открывается, и оттуда во двор выходит Григорий Давыдович...

На несколько секунд у меня перехватывает дыхание... Он выглядит так ...потеряно в этой своей одежде, которая на нем теперь словно с чужого плеча, с этим нелепым потертым портфелем в руке, и с непокрытой взъерошенной головой. Подныриваю под шлагбаум и несусь к нему через весь двор. Слышу за спиной окрик охранника. Клаймич видит меня бегущего ему на встречу, и растерянно оглядывается на дверь, из которой только что вышел, похоже он еще не до конца верит в происходящее. Я налетаю на него, как вихрь и крепко прижимаю к груди. Мы молчим... потому что все слова в этот момент лишние... Чувствую, как начинают подрагивать его плечи под моими руками, он давится рыданиями, стараясь не показать мне своей слабости, но какое сейчас это имеет значение... Я и сам готов разрыдаться, как мальчишка...

– ...Все ...все закончилось...

Он кивает и поднимает на меня глаза, в которых блестят слезы. Обхватив его за плечо и отобрав его дурацкий портфель, я веду Клаймича к проходной. Больше всего на свете мне сейчас хочется развернуться и запустить со всей дури этим портфелем в дверь, из которой он только что вышел. Меня останавливает только то, что там наверняка лежат документы Клаймича и справка о его освобождении. У шлагбаума нас ждет Леха, взволнованно прохаживающийся рядом с постом охранника. Он видит, в каком состоянии директор, и желваки начинают дергаться на его застывшем лице. Я тихо качаю головой... не время показывать свои эмоции, нужно поскорее убираться отсюда. Надеюсь, никогда в жизни мне больше не придется вытаскивать своих близких из этого мрачного места.

Дальше все происходит молча... Почти как в фильме "Мертвый сезон", когда наши обменивают своего разведчика на чужого. Крепкие объятия Лехи, его успокаивающие похлопывания по спине, от которых бедного Клаймича чуть ли не мотыляет, путь к машине. Григорий Давыдович так ослаб в этой чертовой больнице, что с трудом переставляет ноги, опираясь на "мамонта". Бережно усаживаю его на заднее сиденье "мерса", сам плюхаюсь на переднее, и мы срываемся

с места, торопясь убраться отсюда побыстрее. Клаймич молчит словно находится в какой-то прострации, и я понимаю, что пора приводить его в чувство. Начинаю коротко пересказывать ему события последних дней. В какой-то момент он, наконец, оживляется и даже начинает задавать мне вопросы. Ну, слава богу! А то уж я боялся, что наш сегодняшний маленький праздник придется срочно отменять. Григорий Давыдович даже улыбается, когда я рассказываю ему про визит Пьехи.

– Ох, Витя...! Ну, зачем же ты так жестоко с Эдитой?

– Нет, Григорий Давыдович! Это не жестокость. И не жадность. Это - дело принципа. Прежде чем продолжать наше сотрудничество, она должна расплатиться по долгам. И никак иначе.

Клаймич тихо смеется, глядя на то, с какой серьезностью я это произношу. И его смех лучшая для меня награда. Он потихоньку оживает, и даже всматривается в пейзаж за окном. Потом вдруг интересуется здоровьем моей мамы и тем, как она перенесла все эти наши злоключения. Я гордо рассказываю директору, какая она у меня решительная, и как вовремя она перевела все деньги детскому дому. Он задумчиво кивает и вдруг тихо произносит

– Да... на деньги совсем по другому начинаешь смотреть, когда на кону твоя свобода или свобода твоих близких... Я наверное подвел тебя, да...?

...Я возмущенно прерываю его неуместное раскаяние

– Григорий Давыдович, неужели вы не понимаете, что им нужен был всего лишь повод?! Не вас, так кого-нибудь другого из студии подставили бы...

– И все же, Витя, я проявил непростительную беспечность...

– Бросьте! Прошлого уже не существует, будущее еще не наступило.

Мы молчим, каждый думая о своем.

– В понедельник вы отправляетесь на обследование в ЦКБ. Леша отвезет. Потом в санаторий на восстановление. Впереди нас ждут великие дела, и вы мне нужны здоровым и хорошо отдохнувшим. А сейчас небольшой праздник!

Я наказан. Причем публично. Пока все боксеры отрабатывают связки у груш, я хожу "гусиным" шагом по периметру зала. Десятый круг! С меня катится пот, ноги уже "забиты" и адски болят. А впереди еще две сотни отжиманий, сотня упражнений на пресс. Хожу не просто так. На все помещение громко декламирую:

– Никогда не опускать руки! Опустишь руки - пропустишь удар. Пропустишь удар - поплывешь.

– Громче, Селезнев! Нам плохо слышно - Киселев в ринге дает указание "сборникам"

– Поплывёшь - проиграешь раунд - ору я - Проиграешь раунд - проиграешь бой. Проиграешь бой - Получишь от тренера. Отхватишь от тренера - Тебя выгонят из сборной...

– За прогулы тоже отчисляют!
– повернувшись ко мне, наставительно произносит тренер - Теперь отжимания.

Пока я сгибаю руки, продолжая скандировать "считалочку", вспоминаю вчерашний вечер. Объятия Клаймича с девушками и студийными дамами в квартире на Пресне, застолье с фруктами и деликатесами из "Праги", скупые рассказы директора об изоляторе. Тюремная экзотика мало коснулась Клаймича, но истории его соседей по больничной палате - произвели на директора неизгладимое впечатление. Впрочем, Григорий Давыдович говорит, что он не чувствовал себя брошенным. Во-первых, визиты адвоката сделали свое дело. Во-вторых, следователи зная о всей подоплеке дела, относились к Клаймичу довольно уважительно. Под конец вечера, Роза Афанасьевна даже неделикатно пошутила, что теперь справку об освобождении надо повесить на нашу "стену славы".