Ричард Длинные Руки – фюрст
Шрифт:
Она вошла в лес, я опустился неслышно следом и неуклюже пошел следом, волоча крылья. В лесу совсем темно, старуха то и дело натыкалась на деревья, однажды охнула, провалившись в кротовую кучу, сказала раздраженно:
— Да чего я, дура, боюсь?.. Умирать же пришла, а каждого пня шарахаюсь… да вот тут прям и сяду. Не умру сама, так дикие звери разорвут…
Она в самом деле села под деревом, прижавшись к нему спиной, и опустила голову на грудь.
Я поколебался, не совсем вроде бы ведьма, хотя вид страшный, эти седые космы и крючковатый нос напугают кого угодно, а дети за такой каргой будут бегать и бросаться камнями и грязью.
Она сидела и не двигалась, я перевел дыхание и вышел из-за дерева. Шарик света выскользнул из моих крючковатых пальцев с перепонками, поплыл вперед и остановился перед нами.
— Ответствуй, — сказал я грозным голосом, — как ты посмела, дщерь, даже думать о таком страшном грехе, как самоубийство?
Женщина испуганно вскинула голову, но шарик света мешает рассмотреть того, кто разговаривает с нею, ее голос задрожал, когда она возопила:
— Кто ты, ангел небесный?
— Тебе того знать не надобно, — ответил я грозно. — А вот то, что самоубийцы идут в ад, ты и сама знаешь. И как ты посмела?
Она прошептала:
— Господин… Моя жизнь в тягость всем в семье. Дети уже выросли, я только чужой хлеб ем, им меня попрекают… зажилась я, господин…
— Только Господь, — сказал я страшным голосом, — определяет, кому сколько жить. Только Господь дает нам жизнь, только он и волен отбирать!.. А ты, существо, решила поставить себя выше Господа Нашего?
Она упала на колени, ткнулась лбом в землю.
— Прости, прости! Согрешила, дьявол попутал!
— Возвращайся, — велел я. — Живи, пока сам Господь не призовет к себе. Любой человек может быть полезен… и должон им быть.
Она торопливо поднялась, кряхтя и охая, ухватилась за дерево и стояла, жадно хватая ртом воздух. Ее суковатая палка лежит у ног, но, похоже, если она наклонится за нею, то подниматься будет до утра.
Я отступил за деревья, шарик света остался перед старухой, а я нарастил массу, увеличил крылья и вернулся, однако старуха увидела на этот раз и вскрикнула дурным голосом.
— Нечистый!.. Изыди, заклинаю тебя, сатана!
Я сказал скрипучим голосом:
— Я отнесу тебя обратно в город.
Она вскрикнула:
— Но ты же… демон!
— Демон, — согласился я.
— Ты потащишь меня в ад!
— Пока рано, — сообщил я. — Потом — да, если будешь жить неправильно и неправедно. А пока — в город! Все на свете выполняют волю Господа, даже демоны. Только по-своему.
Я ухватил ее за плечи, старуха весит чуть больше мешка с шерстью, высохшее тело бессильно вытянулось, я пронесся между деревьями, волоча ее ногами по земле, а на просторе пошел по дуге вверх в сторону города, перемахнул через крыши ближайших домов, пронесся до центра и опустил ее на булыжную мостовую.
— Жива?
Она пролепетала:
— Жива… господин демон…
— Утром сходи к отцу Дитриху, — велел я. — Расскажи, что с тобой случилось. Может быть, инквизитор даст тебе посильную работу.
— Господин…
Я взмахнул крыльями и нырнул головой вперед в черное, как раздавленная черника, небо, а уже там, осмотревшись, медленно начал снижаться, прощупывая внизу на случай опасности, за последнее время я стал то ли трусливее, то ли чувствительнее, но если мне грозит беда, то словно холодной водой окатывает…
В двух местах на площадях горят костры, там собрался народ, кто-то пляшет, играет музыка, чуть дальше на площади, где сходятся улицы, высится небольшой деревянный помост, на нем виселица с двумя столбами и перекладиной, где в качестве наглядной агитации, что воровать — нехорошо, покачиваются три трупа.
Сейчас вот кажется, что я все чаще сперва делаю, а потом думаю. Это хорошо для… ну, для разных, но не для крупного государственного деятеля. Вот так в ночи обозреть острова было очень кстати, но что делаю сейчас? Просто по инерции? Там что-то высматривал, но здесь разве не глупо?
Я испытал настолько огромное облегчение, когда неподстреленно сел на крышу одного особняка, что несколько минут только прислушивался, как отходит мое окаменевшее тело, ежесекундно ожидавшее то ли простых, но мощных стрел, что пронзят мое тело насквозь, то ли чего-то понеизвестнее, мало ли какая гадость может сохраниться у бдительных лордов…
Внизу сильно пахнет ванилью, смолой, рыбой, свежими овощами, в окнах горит свет: где простые свечи, где заправленные бараньим, а то и рыбьим жиром чаши с фитилями из мешковины.
Из одного дома с погашенными огнями выскользнул человек в плаще, прикрывая им лицо. Я бы его не заметил, но это случилось вблизи танцующих, где все собрались в круг и смотрят на полуголых женщин в танце, а этот быстро пошел прочь, в переулке перестал прятать лицо, выпрямился и пошел, напевая фривольную песенку. Фонарь у подъезда богатого дома на миг осветил его довольно глупое лицо, мне даже почудился запутавшийся в его одежде, а то и прилипший к телу запах женских духов.
Две темные фигуры отделились от забора и пошли за ним. Щеголь напевал все так же беспечно, но теперь мне почудилось в его голосе новая нотка.
Один из грабителей сказал резко:
— Господин, вам лучше остановиться и отдать нам кошелек!
Щеголь круто развернулся, в его руке тускло, но грозно блеснул клинок.
— Что? — спросил он надменно. — Это вам лучше отдать, что вы сегодня награбили. И пойти покаяться.
Первый грабитель скупо хохотнул:
— Смелые речи, узнаю благородных… Да только мы все равно возьмем кошелек. Но теперь уже и шляпу…
— И сапоги, — сказал второй.
— Да и камзол, — согласился первый. — Хотя с трупа снимать не так удобно…