Ричард Длинные Руки – гроссграф
Шрифт:
– Зима кончилась, - сказал я, - пришло время работы. Помните, и пусть помнят все соседи, добрые и не очень: этот замок и земли со всеми вами - под моей защитой. Будьте сами честными и справедливыми, потому что не посмотрю, свои вы или нет, а приму сторону правых. Так что будьте всегда на правой стороне!
Решетка заскрипела особенно натужно, что значит, за всю зиму почти не двигалась, медленно поползла вверх. Бобик торопливо проскользнул под ней первым, там далеко в конце каменного туннеля уже отворились ворота.
Он выбежал и туда первым,
– Все-таки протиснулся, - сказал я сочувствующе, - ну, а на мосту точно не поместишься… Узковат для тебя.
Бобик перебежал по опустившемуся мосту, там трое всадников проедут стремя в стремя, оглянулся с укором, что за неприличные и даже оскорбительные шутки, но останавливаться не стал, здесь столько новых запахов, ринулся вперед, почти зарываясь носом в грязь.
Я оглянулся, помахал рукой. Со стены закричали, вскинули мечи и топоры.
– Еще вернусь!
– крикнул я.
– Поклон леди Беатриссе!
Сердце сжалось, но я сам еще крепче сдавил его в железной, надеюсь, ладони. Не до женщин, слабак. Облажался на Юге, реабилитируйся хотя бы здесь. Работа и только работа! Никаких бабс, никаких женщин и даже никаких леди.
А затем в лицо дул мокрый ветер, мы с Зайчиком то и дело проскакивали через полосы холодного дождя вперемешку со снегом. Пес уносился далеко вперед, успевал рыскать справа и слева, донельзя счастливый, и что я вернулся, и что мы снова под открытым небом, где так много запахов, будто не нанюхался за свою долгую жизнь.
Под копытами чавкающими струями взлетает грязь, а темный лес сдвигается в сторонке за спину медленно и неохотно. Равнина из-за одноликости ползет навстречу медленно, хотя мы глотаем милю за милей, а скорость чувствуется только по напору ветра да вдруг возникающему вдали одинокому утесу или дереву, а потом так же быстро исчезающим позади.
Я прикидывал, что там, в моем замке, не могут же рыцари всю зиму сидеть за столом… хотя, собственно, почему нет, сэр Растер точно может, а чем еще заняться, но есть еще и барон Альбрехт, полная противоположность Растеру…
Мысли о рыцарях воскресили позорное воспоминание, которое старательно затаптываю в глубины памяти. Дал слабину, да еще такую позорнейшую, что не решусь даже упомянуть на исповеди. Есть настолько значимые грехи, что даже гордишься, есть всякая житейская мелочь, что и не грехи даже, а проступки, но бывают и моменты, которые могут повернуть всю жизнь так, что потом и за вечность не отмоешься.
Господь говорит: не согреши даже в мыслях! А я не просто согрешил, я этого проклятого ублюдка в мыслях не просто убил, я его чуть ли не спокойно, хоть и с отвращением, зарезал и спустил всю кровь в ритуальный тазик. Прекрасно понимаю, сколько их дохнет при родах, даже в роддоме, сколько погибает в первый же год, выбежав по дурости под копыта скачущего коня или попав под быструю повозку, сколько мрет, обожравшись диких ягод, так что уже почти убедил себя…
Да что там «почти», именно убедил! И
Далекий замок возник на сером небе как неопрятная кротовая куча, я постарался выдавить несвойственные демократу душевные терзания практическими мыслями насчет замка получше. Гроссграфу надлежит пребывать в соответствующем, да и вообще пора вернуться к идее выстроить крепость в той важной стратегической точке, которую наметили вместе с бароном Альбрехтом.
Зайчик с разбега вбежал на земляной вал. Я потянулся за рогом, но на стене между зубцами появилась голова в железном шлеме, густой голос охнул:
– Никак сэр Ричард?
– Точно, - ответил я с облегчением.
– А не мара?
– спросил страж опасливо.
– Если сэр Ричард… перекрестись!
Я перекрестился, страж вскричал во весь голос ликующе:
– Сэр Ричард!… Хозяин вернулся!… Открыть ворота! Быстрее, сони!
На стене появились еще головы, подъемный мост начал медленно опускаться, со скрипом лег на деревянные брусья. Зайчик красиво вступил на вообще-то тонковатые доски, надо бы заменить, потряхивая гривой.
Железная решетка ворот поднялась с жутким лязгом. Пес ринулся первым, пугая народ оскаленной пастью и горящими глазами.
Во дворе сухо и даже чисто, во всяком случае - посредине. Под стенами груды влажного мусора. Стражники молодцы, выглядят бодрыми, оружие в руках, а не в казарме или караулке, толстые морды расплываются в счастливых улыбках.
– Хозяин!… - сказал один с облегчением в голосе.
– Наконец-то!… А то мы уже волновались, что и на лето останетесь у прекрасной леди Беатриссы!
– Какое лето, - ответил я сварливо, - весна только началась!… Такая грязь, даже не верю, что высохнет хотя бы к осени.
– Высохнет, - заверил очень серьезно и основательно начальник стражи ворот.
– Месяца не пройдет. Весеннее солнышко - жаркое…
Я улыбался, чувствуя великое облегчение. Наконец-то среди своих, в этом мире верность и честь не пустые звуки, а предательство так и вовсе самое черное преступление, самый тяжкий и непрощаемый грех. Здесь даже к смертельному врагу можно повернуться спиной, никакая выгода не перевесит позор и бесчестье.
Пес, попрыгав во дворе и обнюхав самые важные места, унесся скачками в донжон.
Я едва успел передать арбогастра конюхам, как из головного здания вышел и направился ко мне, раздвигая толпу, как бык овец, блещущий металлом Растер. За зиму он стал еще квадратнее, от фигуры несет не только силой, но и агрессией, накопил за время сидения за столом. Единственный, кто доспехи снимает только на ночь, но все равно ухитрился набрать дурного мяса, грубо вырезанное квадратное лицо округлилось, стало мягче.