Ричард Длинные Руки — император
Шрифт:
— Отвратительно, — изрек он. — В прошлом зале было лучше. А здесь как по скотобойне идем! Не дворянское это дело.
— Непривычно, — согласился я. — Но, думаю, стены везде одинаковы.
— В прошлом они были каменные! Или железные, уже не помню, я же рыцарь, а не.
— Филигоны тоже, — напомнил я, — бывают то железные, то как из репы. Так и стены…
Он спросил с недоверием:
— Стены что… живые?
— Живые, — ответил я, — или полуживые.
— Ваше величество?
— Маркус весь такой, — пояснил я. — Иногда неживое может быть более живым, чем самое что ни есть живое. А когда засыпает…
— Оно неживое, — закончил он озадаченно, — верно?.. Ничего себе… Ох, вон там что-то мелькнуло!
Альбрехт Норберт с Карлом-Антоном выдвинулись вперед, азартно всматриваются, затем Норберг с диким криком швырнул две хлопушки за угол, сам благоразумно не высовываясь.
Тамплиер и Сигизмунд ринулись первыми, ослепленные филигоны застыли, даже не пробуя метаться вслепую, и острая сталь со сладострастным хрустом погружалась в их тела, отсекала конечности и обязательно головы.
Боудеррия, что непостижимо быстро оказывалась впереди меня, крикнула с азартом:
— Всегда бы так!
Карл-Антон сказал с грустью:
— У нас мало греческого огня. А то бы да… сперва бросаем в комнату гранату, как это называет его величество, потом врываемся сами…
Сэр Тамплиер сказал с сомнением:
— А так честно? Что-то в этом нехорошее… Ваше величество?
— Опять за рыбу гроши, — ответил я. — Да, рыцари — люди чести, но мир вообще-то нечестен. Потому с рыцарями по-рыцарски, с остальными… как того заслуживают.
Он замолчал, но я видел, что не убедил, ну да ладно, сейчас не до философии, вон впереди прямо из центра зала лестницы, похожие на пожарные, ведут прямо к своду, но выглядят слишком тонкими и хрупкими, чтобы выдержать наш вес, хотя это, конечно, вовсе не лестницы, но Господь создал нас практичными и все приспосабливающими под себя, потому будем считать это вот лестницами и воспользуемся ими, как лестницами…
Я еще колебался, Альбрехт перехватил мой взгляд и сказал с сомнением:
— Рискованно, ваше величество. Вон там дальше в стене норы, видите? Судя уже по входам, все ведут вверх.
Норберт пробормотал:
— И под таким углом…
— Вы правы, — сказал я, — пойдем по норам. И так уже снятся, а что дальше будет?
Боудеррия вбежала в щель с факелом в одной и мечом в другой, еще один меч остался в ножнах за спиной.
— Пусто, — донесся ее крик, — здесь просторно!.. И вроде бы вверх…
— Не беги, — предостерег я, — уже идем. Эх, понять бы их структуру…
Альбрехт насторожился:
— И что это даст?
— У многих цивилизованных народов, — объяснил я, — цивилизация дошла до такого высочайшего уровня, что самые примитивные функции типа размножения оставили низшим существам своего рода, а сами предпочли жизнь рыцарей, воинов попроще, разведчиков, исследователей мира… Я говорю, как вы уже поняли, о муравьях. Еще можно причислить к ним пчел, те хоть и дуры, но у них тоже одна матка… Если ее убить, погибнет весь рой.
Альбрехт посмотрел на Норберта, словно за поддержкой, затем в изумлении на меня.
— Такое может быть и у людей?
— Эти твари не люди, — напомнил я. — А у людей вообще-то бывают вещи и похлеще, не при сэре Сигизмунде будь сказано.
Альбрехт оглянулся на юного рыцаря.
— Да уж, — произнес он с непонятной интонацией, — сэра Сигизмунда от вас оберегать надо… Сейчас, простите за нескромный вопрос, мы идем куда? Нет-нет, сам лучше догадаюсь, а то вы такое ответите в своем монаршьем величии…
— Все выше и выше, — ответил я. — Полагаю, их генералиссимус или матка должны размещаться в таком месте, чтоб сверху видно все.
Сигизмунд сказал с чувством:
— Там стража, думаю, отборная! И там мы себя покажем! Барды будут петь…
— Вряд ли, — заметил я. — Мне кажется, у них подлинная демократия.
— Ваше величество?
— Все равны, — пояснил я, — и одинаковы, как бобы в одном стручке.
Альбрехт сказал с невыразимым презрением:
— Одно слово — филигоны!
Филигоны, подумал, высшая… нет, просто высокая ступень развития, даже более высокая, чем человек, показывают, что разум вообще-то не является непременным венцом высшего развития. По ним видно, что продолжать развиваться можно, вовсе не обретая разум. Несколько миллионов лет тому они еще были млекопитающими, чем-то похожими на высших обезьян, питекантропов или даже на кроманьонцев, но как-то не сработала мутация, остались нормальными и здоровыми животными, а потом эволюция вывела их на более высокую ступень, чем просто млекопитающие.
И вот, будучи неразумными, полностью превосходят нас, людей, по физическим и психическим данным, а их инстинкт не уступает нашему изощренному разуму. Страшно подумать, что вот они обретут разум…
Хотя, впрочем, можно предположить, что, не обретая разум, через сто миллионов лет эволюционируют в совершенно новый класс, возвышающийся над филигонами, как млекопитающие стоят выше земноводных.
Норберт остановился впереди, прикрыл глаза ладонью. Я заспешил к начальнику внешней разведки, уже ощущая жар пересушенного воздуха.
За поворотом распахнулось пространство кипящего расплавленного металла. Медленно и бесшумно приподнимаются некие оранжевые глыбы, без плеска уходят вниз, оставляя неторопливые багровые волны, что почти не двигаются, неспешно опускаясь и сливаясь с поверхностью.
Норберт смотрел исподлобья, Альбрехт догнал нас, громко охнул:
— Снова колдовство?
— Магия, — возразил я авторитетно. — Высокая! Вон Карл-Антон подтвердит.
Альбрехт даже не стал оглядываться на человека презренного рода занятия, только перекрестился и пробормотал «Аве Мария», традиционную рыцарскую молитву. Ни один мужчина не станет просить помощи у Господа или архангелов, это унизительно, а вот обратиться с молитвой к всегда молодой, красивой и все еще дразняще девственной женщине — другое дело, все равно помочь ничем не сможет, зато тем самым признаешься в отсутствии гордыни.