Ричард Длинные Руки – курфюрст
Шрифт:
Он кивнул, на лице его все еще виднелись следы тяжелого страдания, он медленно провел ладонью по глазам.
— Только не попадитесь в руки королю Гиллеберду, — сказал он вяло. — Это будет… все же потеря.
— Ваше Величество! — сказал я мягко. — Вы заметили уже, конь у меня очень даже быстрый…
— Конь — да, — буркнул он, — но не стоит, чтобы он и соображал быстрее хозяина.
— Не попадусь, — сказал я твердо. — А собираются мои люди благоразумно в сторонке от основного удара армии Гиллеберда.
Он
— Это они такие благоразумные?.. Ладно, не отвечайте, все равно соврете. Защищая своих людей, признаю, даже праведники имеют право врать, не моргнув глазом.
Глава 12
Понятие линии фронта появилось только в Первую мировую, когда начала образовываться эта самая линия, а до тех времен армии наступали, собранные в кулак. Навстречу им двигалась армия противника, чтобы сшибиться в сражении. Или же ожидала на заранее уговоренном месте.
Так что никаких проблем не будет, я промчусь по Армландии, где даже не слышали ни о каком вторжении турнедцев, а потом легко проведу свое войско мимо громадной армии Гиллеберда.
А почему мимо, так это вот сейчас медленно вызревает некая рискованная идея…
Зайчик несется через ночь, огромный и страшный, как ее демон, черная грива стелется по ветру, глаза разгораются багровым, стук копыт давно перешел в частую-частую дробь, а его мускулистое тело подо мной заметно разогрелось.
Бобика не видно, но этот носорог с клыками уж точно не потеряется.
На рассвете под копытами клубился туман, мы неслись по серой степи, где трава и камни одного цвета, затем небо посветлело, трава наконец стала зеленой, дважды пересекали дороги, я успевал ощутить запах тончайшей пыли, а когда солнце подожгло облака, мы стремительно шли по простору нагих равнин, где холмы похожи на древние курганы, а курганы оседают к земле, храня тайны погребенных потрясателей вселенной…
Солнце высунуло краешек из-за вспыхнувшего края земли, я ждал, что осветит далекие горы с белыми остроконечными шапками, как у сторожевых башен, однако лучи ударили в гордо тянущийся к небу замок, все еще призрачный и загадочный, как и в первый раз, когда я его увидел, но сейчас еще и горячий в лучах низкого солнца, как драгоценный рубин, вырубленный из одного куска.
Четыре остроконечные башни по углам, не замок, а крепость, хотя все же замок, слишком компактен, трудная дорога к единственным воротам вдоль высокой стены, откуда будут стрелять и сбрасывать камни…
Дальше вся долина рябит великим множеством палаток, в центре с десяток богатых шатров, но чувствуется, что лагерь строили не по единому плану, а это значит, что все время прибывают новые отряды, и каждый лорд желает поставить свой шатер в центре, а свое знамя с гербом водрузить повыше.
Часовые подхватились на ноги и ощетинились копьями.
— Стой,
— Молодцы, — сказал я с одобрением. — Бдите! Кто в командовании войском?
Они замялись, наконец один ответил нерешительно:
— Пока никто. Каждый распоряжается своим отрядом. А так вроде бы сэр Клемент…
Второй подтвердил:
— Да, он умеет распоряжаться.
Но за их спинами тут же возразил третий:
— Маркиз Ангелхейм всеми командует!.. Он и ночует в шатре!
Я покрутил головой.
— Маркиз Ангелхейм? Тогда в самом деле что-то в лесу издохло. Может быть, он еще и пить бросил?.. В каком он шатре?
— В самом большом, — сказал страж. — Он стоит на…
— Вижу, — прервал я его. — Мог бы и сам догадаться. Маркиз есть маркиз, никому не позволит сесть выше.
Зайчик весело ржанул и понесся к шатрам, но Бобик уже исчез между ними, и путь его можно было проследить только по паническим крикам.
Дальше арбогастра пришлось придержать, воины сидят прямо на земле, одни затачивают мечи, другие хозяйски осматривают доспехи, от слабого ремешка может зависеть жизнь, на меня смотрели с почтением. Вскакивали, но я властным движением заставлял опускаться и отдыхать.
На полдороге к шатру Ангелхейма я обратил внимание на группу рослых солдат в хороших доспехах, все выглядят тертыми, бывалыми, опытными воинами, но я проехал бы мимо, если бы взгляд не упал на крупного рыцаря в блестящем панцире в их кругу. Он отдает резкие и отрывистые приказы, его слушаются беспрекословно, что вообще-то в лагерях, где столько рыцарей, бывает редко.
Он перехватил мой взгляд, коротко поклонился все с той же неуклюжей грацией северянина.
Я сказал благожелательно:
— Клемент Фицджеральд.
— Ваша светлость, — произнес он.
— Как же, — сказал я тем же тоном сюзерена, у которого все прекрасно, — я помню вас! Это и есть ваши люди?
— Да, ваша светлость, они пришли со мной издалека.
— С виду хороши.
— И не только с виду, — уточнил он. — Вы их увидите в бою, ваша светлость.
Я поинтересовался:
— Много прибыло?
— Около восьмисот рыцарей, — доложил он, — двенадцать тысяч ратников, восемь тысяч лучников. Но еще подходят.
— Как ладите? — поинтересовался я. — Слышал, вас называют распорядителем…
Он смущенно улыбнулся.
— Нет, я человек поля боя. Но так уж получилось, что я сюда пришел из Сен-Мари, и как-то многие сочли, что командую я, хотя это не мое дело.
— А маркиз?
Он пожал плечами.
— Он больше занимается тем, что старается всех накормить, напоить и расположить так, чтобы не подрались. Все мы ждали вас, ваша светлость!
— Что ж, — сказал я бодро, — время ожидания, похоже, заканчивается. Давно прибыли?