Ричард Длинные Руки - принц-регент
Шрифт:
Глава 5
На стул я, однако, сел вежливо, не разваливаясь и не устраивая руки на подлокотниках, напротив, наклонился чуть вперед, выказывая крайнее почтение, как старшему по возрасту, так и самому главному в иерархии.
Ощущение могучей силы продолжало тревожить, но я не видел признаков опасности, да и чутье молчит, так что ладно, это на потом.
Аббат посматривал на меня из-под дряблых приспущенных век добрыми старческими глазами.
— Сын мой, — сказал он наконец мирно, — ты весьма горяч и нетерпелив… что и понятно в
Я охнул.
— Даже сейчас? После того, как я разобрался с этой темной тварью, что вылезла из Целлестрина? Разве это не работа паладина? А разве паладин пойдет в визитаторы?
— Верно, — согласился он. — Однако же, пока работаешь над некоторыми вещами… несколько непривычными для большинства, лучше избегать огласки… пока не прояснится сперва для самих. А что-то из открытого или воссозданного, бывает, лучше скрыть и не показывать даже Ватикану.
— Ого!
Он посмотрел с настороженностью.
— Не коробит? Дело в том, что Ватикан при всей своей святости частенько вынужден бывает руководствоваться и мирскими интересами. А взгляды и мнения простого народа — это совсем не то, что взгляды человека мудрого. А все короли, даже самые мудрые, вынуждены говорить и действовать в интересах простого народа, герцогов, графов и прочих баронов.
Я пробормотал расстроенно:
— Да все понимаю… Но как-то надеялся, что меня встретят как своего, все покажут, поделятся. Я, вон, готов всем делиться, хоть у меня и ничего нет!
— Думаю, — сказал он с сочувствием, — ты переживешь это горькое разочарование.
— Да уж топиться не пойду, — сказал я зло. — У вас тут и речки нет. А лезть в самые глубокие пещеры только для того, чтобы утопиться в ручье, как-то не совсем зело, а скорее скоморошно. Но все-таки многое мне кажется здесь неправильно…
— Догадываюсь, — сказал он слабым голосом. — Ты насчет гибели монахов?
— Ну, — ответил я, — это весьма тоже.
— Гибель наших монахов, — проговорил он с нерешительностью, то и дело поглядывая на меня и проверяя, как я реагирую, — не совсем та гибель, что в мирском значении…
— Это я догадываюсь, — ответил я, стараясь не показать свою реакцию, — ибо реакция на гибель была какой-то неадекватной…
Он сказал с облегченным вздохом:
— Я рад, что ты догадался сам. Или почти догадался. Паладин просто обязан быть не только с мечом, но и верой в сердце! Думаю, завтра-послезавтра ты бы окончательно связал концы с концами…
— Конечно, — сказал я уверенно; о каких концах он говорит, что я за дурак, ни одного не увидел, неужели я красивый, — еще бы! А то и уже сегодня к вечеру…
Он вздохнул.
— Ну вот, теперь ты знаешь главное. Для настоящих людей гибель не повод, чтобы перестать, как ты понимаешь…
— Да-да, — поддержал я, — мы все обязаны служить… всегда! Даже когда, увы, вот так. И вообще, если не мы, то хто? Это же элементарно… разумеется, для людей такого склада, как мы. Я имею в виду паладинов
Он начал неуверенно улыбаться.
— Как хорошо, что ты все правильно воспринял!.. А то я, честно говоря, побаивался неадекватности…
— Ха, — сказал я оскорбленно, — какая может быть неадекватность в моем замечательном случае? Я всегда адекватен, что бы ни случилось!
— Тогда догадаешься, — сказал он, — что это не ты недопонимаешь сути того, что здесь происходит, а тебе всего не показывают и не рассказывают. И если полагаешь, что побывал в самых нижних этажах и в самых удаленных наших… гм… кельях, то это не совсем так. Потому не суди, да не судим будешь.
Я постарался держаться с видом полнейшего понимания, ну да, а как же, мы тоже там у себя всяких сопливых не пускаем в секретные лаборатории. Особенно если погибшие жуткой смертью монахи продолжают работу, возможно, как люди с ограниченными возможностями?.. Ну там в виде привидений, например, они же тоже в каком-то смысле люди с ограниченными возможностями?
Более того, они еще и люди с ущемленными правами. Хотя, к счастью, еще далеко до разгула демократии.
— Увы, — сказал я, — многое я не понял, да и сейчас, как обезьяна, верчу головой…
Он слегка кашлянул, сказал тихо:
— Ты не первый раз поминаешь обезьяну…
Я спохватился, в великом смущении поклонился и развел руками.
— У нас говорят, не поминай черта, а то придет! Потому уговорились не упоминать Змея, обрюхатившего Еву Каином и Авелем, а называть его иначе, например обезьяной… И когда говорим, что в каком-то человеке много от обезьяны, то всяк понимает, что речь о семени Змея… Это называется в богословии табуизация. Табуирование имени, замена настоящего условным. Чтоб Змей там в аду не радовался, слыша свое имя.
Он подумал, кивнул, произнес задумчиво:
— Разумно. Богословие, как вижу, в ваших краях шагнуло дальше, чем здесь.
— Точно, — согласился я. — Шагнуло так шагнуло! Семимильными шагами. Даже не увидеть, куда оно… шагнуло. Отец настоятель, я примчался насчет случившегося тогда давно с отцом Терцем…
— Да, сын мой?
— Дело не закончено, — сказал я твердо. — Твари с той стороны ломают защиту. Как я понял, успешно. Да-да, отец настоятель, я ощутил их совсем близко!.. Готовы ли вы драться, когда они ворвутся через подземные норы в Храм и монастырь?
Он побледнел, поднялся, упираясь в края столешницы обеими руками.
— Этого не может быть!
— Это уже есть, — сказал я. — Пошлите кого-нибудь проверить. Сами лучше всего начинайте сразу продумывать, как поступить на тот случай, если это не совсем мне привиделось.
Он проговорил, тряся головой:
— Лучше бы привиделось… Ганс, быстро за отцом Ромуальдом и отцом Велезариусом!
Когда я спустился туда снова, к своему изумлению, обнаружил там с полдюжины незнакомых мне священников, только отца Ромуальда узнал в лицо да еще одного по имени, когда того назвали отцом Велезариусом, а это, как уже знал, лучший знаток по демонам.