Ричард Длинные Руки – сеньор
Шрифт:
– Ты прав, слушать это никто не любит, потому спасибо, что все-таки сказал. За всех. К счастью, у меня есть с собой кое-какие монетки… Так что я расплачусь сегодня же, а потом что-то придумаем еще.
Он послушно пошел за мной, я свистом подозвал коня, тот бродил по двору и грыз, к ужасу конюхов, камни. Я вытащил из седла несколько монет. Глаза Гунтера жадно прикипели к золоту. Кадык задвигался, я с сочувствием подумал, что хозяин зря уж держал воинов в черном теле. Кто не кормит свою армию, кормит чужую. Набрал бы людей больше, глядишь, мы не прорвали бы оборону…
– Сколько у тебя человек? – спросил я. – За шесть месяцев это сколько?.. Тебе доверяют, так что я выдам все тебе, а ты уж распределяй.
Он сосредоточенно следил за моими пальцами, с крестьянской деловитостью проверил золото на зуб, посветлел лицом, сказал с чувством:
– Здесь на полгода вперед!.. Люди за вас будут молиться!
Я отмахнулся.
– Не очень-то они здесь молятся, как погляжу. Ни одного распятия…
Он запнулся, снова уставился на меня с прежней настороженностью. Я отмахнулся.
– Ладно-ладно. Паладины признают молитву делом, а языком молоть каждый может. Сбрешет, дорого не возьмет. Охраняйте замок, чтобы комар не пролетел, это и есть ваша молитва.
Он молча поклонился, как мне показалось, вполне искренне, удалился. Я смотрел вслед, плечи расправились шире, а нижняя челюсть выдвинулась сама по себе, я даже не старался выглядеть феодалом, я им себя чувствовал с большой охотой. Нет, хорошо все-таки быть этим самовластным божком… Помню, один друг мне как-то признался: мол, хотя по убеждению я – демократ, но есть у меня заветная мечта… Хочу, чтобы однажды кто-нибудь тихо вошел ко мне в комнату и ласково сказал: «Кушать подано, барин!» И вот я этот самый барин. Да что там всего лишь барин – феодал! Все любят Средневековье, все в мечтах хоть иногда да оказывались в этом мире. А почему, собственно, такая любовь к Средневековью? Да потому, что в этом мире нет юристов. И нет законов. Все по понятиям, все по неписаным канонам добра и зла. И что бы ты ни сделал, прекрасно знаешь, сделал добро или зло. И все знают. Здесь нет юридических штучек, нет зачитывания прав человека, в которых, если собьешься хоть на букву, уже надо выпускать убийцу и насильника. Здесь прав не тот, у кого круче адвокат, а тот… кто прав! И паладины в самом деле берут на себя обязанности судьи, прокурора, адвоката и палача. Здесь не пройдет распространенная в моем мире дурь, что жизнь подонка и человека достойного – равноценны. У нас за убийство пьяного бомжа и великого ученого-подвижника, открывшего средство против рака, дадут одинаковые сроки, а здесь всякую рвань я могу без суда и следствия запросто развешивать на деревьях или на крепостной стене. Просто по определению. Или для очищения рода людского, помогая эволюции совершенствовать наше разношерстное племя.
Сигизмунд и Зигфрид смотрели с ожиданием. Я не нашелся, что сказать умное, предложил:
– Давайте отыщем местечко, где перекусить… что-то есть восхотелось, причуды у моего желудка, видите ли! За столом и пообщаемся.
Зигфрид повернулся, звучно заорал:
– Леция!.. Леция!
Сухо стуча башмаками на деревянной подошве, прибежала молодая девушка, смазливенькая, расторопная, немного полненькая, в меру пугливая, в меру бойкая, страшилась нас, троих здоровых мужчин, но бессознательно старалась делать вырез платья пониже, сиськи повыше, облизывала и без того влажные полные сочные губы розовым и быстрым, как огонек, язычком, смотрела черными, блестящими глазами.
– Леция, – прорычал Зигфрид, – трое мужчин проголодались, а ты чем занимаешься? Сейчас же накорми, а то съедим тебя!
Она съежилась, но тут же улыбнулась, показывая, что понимает шутку. Зигфрид повел нас за широкий стол в углу. Я сообразил, что это стол для челяди, но указывать не стал, зато ближе к кухне, расселись, прибежала еще одна, бледная и пугливая тень, присланная Лецией, расставила по столу глиняные чаши. Двое челядинов принесли бочонок, в котором булькало и хлюпало целое море. Зигфрид сам выбил пробку, поднял бочонок, выказывая силенку, и наполнил всем чаши, не расплескав ни капли.
Вино скверное, обыкновенный перебродивший виноградный сок. К счастью, перебродил не досуха, сохранилась сладость, в то же время крепости совсем мало, Сигизмунд и Зигфрид выпили уже по две или три чаши, я пока трудился над первой. Подоспело жареное мясо, подали в глубоких мисках похлебку из гречки и ржи, невкусно, без соли. Я ел через силу, напоминал себе, что соль – белый враг, так что к лучшему.
Заканчивая обед, я сказал:
– Осмотрите двор замка, все постройки, караульные, укрепления. Я буду наверху. Да не останется нигде тех, кто ночью придет и сунет нам ножи в спины.
– Таких уже не осталось! – заверил Сигизмунд горячо.
– Уверен?
– Но не станут же они трусливо…
– Почему трусливо? – удивился я. – Обыкновенный тактический ход.
Зигфрид допил, со стуком опустил кружку на столешницу.
– Сэр Ричард, мы все перевернули вверх дном. И заглянули в каждую щель. Есть еще пара мест, но и там сейчас пороемся… Это же какая удача, что мы с сэром Сигизмундом за вами последовали! Хоть и пролили немало своей благородной крови, а она с каждым днем все благороднее, но масса народу и народцу проливает кровь просто за так! А то и вовсе отдает жизни… Здесь же целый замок с челядью, половиной уцелевшей стражи, запасами продовольствия, винными подвалами… А пролитая кровь быстро, оказывается, восстанавливается, особенно если посидеть в винном подвале с большой кружкой возле бочки… Но это я так, мечтаю. Можно еще опустошить запасы готовой еды на кухне, как сделал Сигизмунд, к ужасу и восхищению обомлевших кухарок… видите, как вяло ковыряется в миске?
– Это я вяло ковыряюсь? – возмутился Сигизмунд. – Это сэр Ричард ковыряется, его явно накормили там, на этажах…
– Он привык к другой еде, – сказал Зигфрид поддразнивающе. – Верно, сэр Ричард?
– Верно, – ответил я. – Ладно, обед закончен, за дело!
Мы разошлись, громыхая доспехами и лязгая мечами, челядины шмыгали из помещения в помещение все заметнее, испуга все меньше. То ли прошлого хозяина не очень-то любили, как и взявших власть в свои руки Цеппера, Шваргельда и Гудмена, то ли простолюдины мудро полагали, что служат власти, а не человеку. В замке же произошла смена не власти, а всего лишь человека, так чего ждать перемен?
Пока я поднимался по лестнице и поглядывал вниз через перила, заметил, что жизнь возобновилась, повыползали даже те, кто не решился явиться на общее собрание трудового коллектива. Со двора слышно робкое постукивание молота по железу, это кузнец выказывает лояльность, работаю, мол, из ветхого сарайчика потек запах свежего хлеба, а в дальнем углу на высоких кольях появились развешенные для просушки свежевыделанные шкуры.
Я сразу поднялся на третий этаж, хотя на втором был сильнейший соблазн поискать ту странно исчезнувшую комнату, что малыми размерами и уютностью так приглянулась для спальни. Металлическая женщина с мечом и щитом, Афина Паллада этого мира, стоит в той же позе, даже опорную ногу не переменила, острие меча упирается в ту же точку, щит в той же позиции, я даже усомнился в случившемся, но на всякий случай обошел ее по широкой дуге.
Вдоль стены, наполовину выступая из ниш, застыли рыцари, собранные из частей доспехов, а также цельнолитые фигуры то ли героев, то ли мудрецов, ибо даже не все в доспехах или с оружием, двое вообще с негероическими фигурами, в балахонах с ниспадающими до пола чугунными складками. Я шел с сильно стучащим сердцем, вздрагивал и подпрыгивал при каждом звуке. Замок отличался от всех увиденных, как если бы здесь время оказалось на два-три века впереди. Тоже вроде бы доспехи, тоже рыцарские, но видим разницу между доспехами времен короля Артура и доспехами рыцарей Жанны Д’Арк, дистанция не меньше, чем между Царь-пушкой и баллистической ракетой.