Ричард Длинные Руки — вице-принц
Шрифт:
Норберт сообщил с иронией, что здесь быстро укореняются возникающие как из-под земли вольные шайки разбойников, что огораживают свой лагерь частоколом, строят башни и объявляют это место городом. И вскоре вот так все земли на сотни миль во все стороны покрываются этими городами-государствами, что со временем начинают даже вести друг с другом войны.
Я спросил в недоумении:
— А почему? На старом месте досаждают налогами?
— И это есть, — согласился он, — но главное, что на старом земля быстро истощается, а тут каждое зерно пшеницы с лесной орех, земляника с клубнику, а клубника с яблоко!.. Овцы и коровы дают двойной помет, а травы тут такие, как видите, хоть нашего брата Вангардия корми…
Хмурый и строгий Вангардий, что едет неподалеку, как наша совесть, что особенно должна присматривать за властными структурами, хмыкнул, но смолчал.
Норберт кивнул в его сторону.
— Видите? В свой адрес что угодно стерпит, а вот посмей при нем зацепить церковь, вселенскую справедливость…
Я сказал безнадежно:
— А есть она, справедливость, да еще вселенская?
Вангардий пришпорил коня, поравнявшись с нами, крикнул с укором:
— Ваше высочество! Всякий человек, превосходящий других по интеллекту и нравственным качествам, помимо своей воли или желания отвечает за других. Если для вас это новость…
— Нет, — отрезал я, — но могли бы сказать хотя бы на пару лет раньше.
— Мы, — напомнил он ясно и строго, — тогда были еще незнакомы.
— Ну вот, — сказал я обвиняюще, — а еще говорите, что церковь всесильна и все зрит!
— У церкви несколько иные задачи, — заметил он суховато.
— Ну да, — согласился я, — создаем воображаемый мир, который приносит вполне реальные выгоды, если заставить жить в нем других, искренне верующих!
Норберт хмыкнул, понял, что мне совсем не хочется говорить о серьезном.
— Этим краем, — сказал он, — правит закон сильного. За частоколы выходят только пастухи с многочисленным скотом и охраной, да еще охотники за добычей, обычно выслеживающие себе подобных.
— Что за жизнь? — спросил я.
Вангардий тоже сказал строго:
— Что за жизнь, если живут без Господа?
— А если живут с ним? — возразил я.
Он покачал головой.
— Я не увидел ни одной церкви за всю дорогу!
— Не уверен, — пробормотал я, — что они так уж нужны. Во всяком случае в начальном периоде.
Я видел, как в ужасе расширились его глаза, на всякий случай прикусил язык, он хоть и послушник, но готовится стать не то монахом, не то священником, а я тут несу такую крамолу…
Усталые кони то и дело переходят на шаг, Норберт вскинул руку, призывая к вниманию.
— Небольшой привал!.. — прокричал он громко. — Отдых на пару часов. У ближайшего ручья.
Кони то ли все поняли, то ли зачуяли впереди воду, но сами ускорили бег, впереди показалась небольшая группа раскидистых деревьев, даже я знаю по опыту, что своими роскошными ветвями и зеленью обязаны близкой воде.
Ручеек довольно шустрый, хоть и выбивается прямо из-под корней, но бежит с таким азартом, словно чувствует в себе мощь будущей реки.
Всадники торопливо соскакивали на землю, снимали седла, кто-то сперва ополоснулся сам, потом дал напиться коню, что как-то не по-мужски, другие собирали ветви для костра и вытаскивали свертки с едой.
Бобик, натаскав дичи, среди которой три диких козы, четыре кабана и уйма гусей, которых он просто обожает ловить, лег у костра и с удовольствием смотрел, как свежуют мясо и потрошат птиц.
Норберт прикрикнул на одного:
— Сигунд!.. Ты чего лег? Безделье — не отдых!
Алан протянул мне бурдюк с вином и сказал доброжелательно:
— Ваше высочество, устали? У вас вид какой-то потрепанный. Словно у бабочки, что побывала в руке ребенка. Ничего, из всех лекарств лучшие — отдых, вино и вот этот жареный гусь.
— И женщины, — добавил кто-то. — Можно не жареные.
Я ответил с тяжким вздохом:
— Что-то мне кажется, Господь создал нас не для отдыха.
— Отдых, — проговорил Норберт степенно, — лучшая, хоть и редкая возможность подумать о делах.
Возле нас опустился на траву брат Вангардий, лицо строгое, даже суровое, сказал наставительно:
— Отдых — это возможность подумать о Боге!.. Ваша светлость, мне кажется, вы о нем думаете либо мало, либо совсем не думаете.
Норберт нахмурился, не смеют простые воины говорить так с принцем, но, с другой стороны, Вангардий не воин, а монахи всегда славились бесстрашием в обличении грехов и пороков сильных мира сего.
Более того, им это почти прощается, как всяким, кто сам не понимает, о чем ляпает языком, как бодрая корова хвостом.
— Брат, — сказал я как можно деликатнее, — вы почему-то уверены, что я о Боге думаю так мало?
— Увы, — ответил он сурово, — у меня создалось именно такое впечатление.
— А позвольте, — сказал я вкрадчиво, — побахвалюсь перед вами своим знанием Священного Писания?
Он сказал с недоверием:
— Своими словами или процитируете?.. Своими не стоит, ваше высочество, а то иной раз такое плетут, что повеситься хочется, хотя это и смертельный грех.
— Процитирую, — пообещал я.
— Тогда, — сказал он, — прошу. Но, предупреждаю, я тоже знаю Священное Писание назубок.
— Иисус Христос дал нам такие заповеди, — сказал я. — «Когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него».