Ричард Длинные Руки – вильдграф
Шрифт:
Рогозиф сказал вдогонку:
– Не напивайся слишком, Рич!.. А то посуда там дорогая… А мебель так вообще…
– Сам дворец тоже чего-то стоит, – откликнулся я весело.
Ланаян лишь втянул голову в плечи, лицо его кажется мне озабоченнее не с каждым днем, а с каждым часом.
Толпа вокруг двух половинок Диолда становится теснее, голоса громче и удивленнее, мы оставили ее позади, а на полдороге к зданию я поинтересовался учтиво:
– И чего изволит соизволить Его Величество… Жильзак Третий, король Тиборры и еще чего-то?
Ланаян шел ровный, как монумент, которого перевозят по льду, на мои недостаточно почтительные речи поморщился, но я чужак, сын степей и потому вне юрисдикции короля, законов королевства и дворцовой стражи.
– Понятия, – проговорил он сухо, – не имею.
Я сказал:
– Ланаян, не хитри.
Он даже не повернул голову, двигается ровно, но переспросил с преувеличенным недоумением:
– Я?
– Ты, – сказал я. – Еще в первый день, когда я только прибыл, ты зачем-то сказал, что конунг Бадия все больше подгребает под себя власти. Вот так вряд ли сказал бы первому встречному!.. Такой болтливый, да? По тебе не скажешь.
Его лицо оставалось озабоченно-каменным, а взгляд устремленным только вперед, пока мы огибаем стену дворца, за которой располагаются залы для массовых приемов.
– Да что-то захотелось пооткровенничать, – произнес он. – Это со мной бывает редко.
– А еще ты сказал, – напомнил я, – что если я что-то надумаю, чтобы дал тебе знать.
Он изумился:
– Я так сказал?
– Сказал, сказал, – ответил я. – Словом, мне надоели пустые разговоры. Я – сын степей и конского топота, человек действия. Мне кажется, пора убрать из дворца и вообще из города людей конунга.
Он переспросил в непритворном недоумении:
– Убрать? Что это?
– А ты не знаешь? – спросил я.
– Нет, – ответил он.
По его лицу и глазам я видел, что не врет, вот же королевство, вот же мир, да их обобрать можно среди белого дня, не заметят, а еще и спасибо скажут.
– Убрать, – сказал я сердито, – нейтрализовать, изъять, вычеркнуть, стереть, ликвидировать, удалить, зачистить, замочить… Ну как тебе еще сказать, чтобы не употреблять грубое и некрасивое слово «убить»? Мы же культурные люди, мать твою, плохих слов избегаем, потому и плодим синонимы-хренонимы. Культура культурой, а убивать надо.
Он оторопело кивал, содрогаясь под лавиной культурного шока, наконец почти прошептал:
– Но вы… все еще один?
Я взглянул на него в удивлении:
– Как это один? Разве я не сказал?
– Н-нет…
– Нас двое, – сказал я с энтузиазмом.
Он вздрогнул, лицо вытянулось.
– Да?.. А я было не поверил, хотя плохое предчувствие было, было… А зачем так много? Людей конунга здесь не больше полусотни. Вам одному делать нечего.
Я кивнул.
– Абсолютно верно! Но если все будет от меня, потеряется легитимность. Надо, чтобы я тебе только помогал. Чуточку. Временами. Лучше – издали. Советами. Мысленно. И горячим сочувствием. Хотя поставил бы, конечно, на конунга. Сочувствие сочувствием, а бизнес бизнесом.
Он хмыкнул, скривился, затем спросил очень серьезно:
– Все-таки не пойму…
– Чего?
– Вам-то какое дело?
– А сам как думаешь?
Он развел руками.
– Теряюсь в догадках.
Я сказал зло:
– Да никакого дела, прекрасно понимаю!.. Но вот такой я дурак, что-то во мне уцелело от дурацкого воспитания. Мол, ах-ах, мы за все в ответе… Кого приручили, а теперь уже и кого не приручили! Дикий животный мир теперь под охраной тоже. Вот и охраняю вас, живую природу от загрязнения. И когда вижу, что дикость вот-вот захлестнет и утопит цивилизацию… да-да, вот это болото, в котором живете, все-таки цивилизация, если сравнивать с романтикой резни и убийства всех, кто не из нашего племени, то чувствую, как толкает нечто внутри выйти на дорогу и остановить эту скачущую по колено в крови поэзию.
Он мало что понял, но смысл уловил, а на мелочи мужчины внимания не обращают, это дело женщин и политиков, буркнул хмуро:
– А силенок хватит?
– Если бы дело в них, – ответил я безнадежным голосом. – Но это проклятое воспитание требует в любом случае быть на стороне… ха-ха!.. Добра. Даже если силенок совсем ни гу-гу. Это вы добро представляете? Самому смешно, но если сравнить с кочевниками… ладно, это я говорил. Теперь пора действовать. Разбегайтесь, гуси, я иду!
С этой стороны дворца стражи только из местных, хотя двух кочевников я заприметил вблизи, очень высокие, сильные, жилистые, каждый стоит пятерых в бою, настоящие ветераны, что умеют сражаться яростно, однако не теряют голов.
Стражи напряглись, услышав мой грозный клич, его можно принять и за призыв к кровавой схватке. Ланаян помахал успокаивающе.
– К Его Величеству! – сказал он грозно.
Дверь приоткрылась, выглянул осанистый вельможа, но золота на нем столько, что тяжело двигаться, таким может быть только церемониймейстер.
Ланаян сказал без особой надобности:
– Его Величество изволил посылать за десятником Ричем.
– Сейчас доложу, – ответил церемониймейстер с несвойственной для его работы поспешностью. – Подождите!
Дверь оставил приоткрытой, мы с Ланаяном вздрогнули от громового рева:
– К Его Величеству Жильжаку Третьему! Десятник Рич по вызову Его Величества!
Я поморщился, ну да ладно, не мелочный, пусть думает, что вызвал, а я буду думать, что сам пришел, мы ж цивилизованные.
Ланаян отступил в сторону и поклонился, сделав лицо еще непроницаемее. Я выпятил грудь, выдвинул подбородок и пошел вперед, могучий и грозный, а еще и, надеюсь, красивый до умопомрачения. За спиной тяжело громыхал Ланаян.
Оказалось, старался вообще-то зря, это еще не личные покои Его Величества, а только зал для особо приближенных, коим иногда разрешается даже присутствовать при утреннем туалете Его Величества короля Жильзака Третьего. Под стенами и поближе к заветной двери шушукаются придворные. Я узнал в одной группке Иронгейта да и других орлов-заговорщиков, сам Иронгейт поморщился, перехватив мой пристальный взгляд.
Возле последней двери Ланаян остановился с тяжелым вздохом. Двое стражей отдали ему салют, а на меня посмотрели с нескрываемой неприязнью.