Риэго
Шрифт:
— Первый, кто шелохнется, получит пулю!
— Друзья, — закричал англичанин, — мы окружены!.. Весь двор полон врагов!
Риэго выступил вперед, опустил шпагу:
— Мы ваши пленники.
Когда 30 французских гусар отвозили Риэго и его товарищей в Андухар, им с большим трудом удавалось сдерживать натиск враждебной толпы. Остервенелая, натравливаемая попами, она набрасывалась на Риэго, как стая кровожадных волков.
В Андухаре пленник сказал начальнику конвоя, показывая на бесновавшихся
— Этот полный злобы народ удавил бы меня, если бы не было ваших гусар. А ведь только в прошлом году здесь, в Андухаре, меня носили на руках… Дома были празднично иллюминованы, и под моими окнами не смолкали приветственные крики…
Шесть дней — с 15 по 21 сентября — Риэго оставался в андухарской тюрьме. Затем французский комендант получил предписание передать его испанским властям для дальнейшего препровождения в Мадрид.
Весть о пленении вождя революции быстро облетела всю Испанию. Эмпесинадо с отрядом партизан устремился к Андухару, чтобы отбить Риэго. За шесть дней он прошел пятьдесят лиг! Он ворвался в город с боем. Но слишком поздно: еще накануне под охраной целого полка Риэго отправили в железной клетке в Мадрид.
20 сентября французские войска захватили замок Санти-Петри на самом острове Леон. Дисциплина в рядах конституционных войск катастрофически падала. Через семь дней на острове взбунтовался батальон гренадер. Можно было опасаться беспорядков и в других воинских частях.
Руководившие обороной генералы пришли к выводу, что положение безнадежно. Правительство сообщило об этом кортесам.
Несмотря на протесты левых, большинство депутатов подало свои голоса за предложение правительства передать короля французам.
Отъезд Фердинанда был назначен на 1 октября. Накануне он милостиво согласился подписать следующее обращение к народу.
«Испанцы, первая забота короля заключается в том, чтобы обеспечить счастье своих подданных. Я спешу успокоить страхи тех, кто может опасаться воцарения тирании. Соединенный с народом, я вместе с ним испытал до конца превратности войны, но закон необходимости заставляет положить ей конец. В этих тяжелых обстоятельствах только мой властный. голос сможет устранить месть и преследования. Только справедливое и мудрое управление сможет объединить волю всех, и только мое присутствие в лагере неприятеля сможет рассеять ужасы, грозящие этому острову. Я решил выехать отсюда завтра. Но прежде чем я сделаю это, я хочу огласить чувства моего сердца, обнародовав следующую декларацию.
1. Объявляю от моей несвязанной, свободной воли, обещаю, клянусь верой и заверяю моим королевским словом, что, если необходимость и потребует изменения уже существующих политических учреждений, я установлю правительство, которое даст полное счастье нации, обеспечит личную неприкосновенность и гражданскую свободу испанцев.
2. Я решил установить общее забвение, полное и совершенное, всего прошлого, без всякого исключения, чтобы, таким образом, воцарились между испанцами мир, покой, доверие и единство, которых так жаждет мое отеческое
Кадис, 30 сентября. Я. король».
Фердинанд ни минуты не сомневался в том, что все эти обещания и обязательства не стоят и той бумаги, на которой они написаны. Свою подлинную волю он проявит через несколько дней, когда снова станет королем «божьей милостью».
Фердинанд покинул Кадис в богато разукрашенной лодке, провожаемый приветствиями горожан, депутатов и министров. На противоположной стороне, в Пуэрто-де-Санта-Мария, его ждали герцог Ангулемский, Инфантадо, пестрая толпа прелатов и грандов. Здесь был и Бальестерос, поспешивший к Кадису, чтобы лично поздравить Фердинанда с освобождением.
И первое, что соизволил изречь восстановленный в своих неограниченных правах испанский самодержец, было:
— Если я в чем-нибудь повинен, то только в том, что не повесил в 1814 году четверти всех испанцев!
На другой день после оглашения кадисской декларации абсолютный король «осчастливил» своих подданных новым декретом. Он объявил «недействительными и лишенными всякой силы все акты правительства, именуемого конституционным и управлявшего моим народом с 9 марта 1820 года по 1 октября 1823 года».
Когда Фердинанд приготовился к отъезду в Мадрид, глава регентства герцог Инфантадо издал такой циркуляр:
«Король, наш повелитель, изъявил желание, чтобы во время его переезда в столицу на его пути не находилось бы на расстоянии пяти лиг ни одного лица, которое в течение конституционного периода было депутатом кортесов, либо министром, либо государственным советником, членом высшего суда, командующим, генералом, политическим начальником, чиновником министерства. Этим лицам запрещается навсегда появление в столице или в королевских резиденциях, от которых они обязаны держаться на расстоянии в пятнадцать лиг».
«Желанный» ничему не научился и ничего не забыл.
IX
СМЕРТЬ РИЭГО
Дорога от Андухара до Мадрида — тяжкий, мучительный путь. Двенадцать дней катит по нагорьям, долинам и степям Испании железная клетка, влекомая мулами. Кончилась Андалузия, началась Манча-Реаль. А за нею Кастилия.
В деревнях и городах монахи науськивают на пленника толпу изуверов, и она потешается. Когда Рафаэль никнет к железным прутьям своей подвижной тюрьмы, удары палок, уколы ножей обжигают его лоб, глаза, уши. Стражи только тогда отгоняют толпу, когда появляется опасность, что заключенного не удастся довезти живым.
Риэго тяжело болен. В воспаленном мозгу мечутся, вытесняя друг друга, лихорадочные видения… Жестокие бои, речи перед народом… Когда огненный диск, катящийся по небосводу, уходит за край земли и поднимается вечерний ветер, Рафаэлю чудится, что Тереса веером обвевает его горячую голову. Страдалец наслаждается прохладой, посылаемой нежною рукой…
В пять часов утра 2 октября Риэго привезли в Мадрид. Его сдали графу Торре-Альта, наспех приспособившему для заключения опасного мятежника Дворянскую семинарию.