Риф, или Там, где разбивается счастье
Шрифт:
Он с улыбкой привлек ее к себе:
— На этом условии я готов полюбить даже Аделаиду Пейнтер.
— Я почти надеюсь, что у тебя не будет такой возможности… Бедная Аделаида! Ее появление здесь всегда совпадает с катастрофой.
— О, в таком случае придется познакомиться с ней в каком-нибудь другом месте. — Он прижал ее крепче, подумав, пока она отводила волосы со лба: «Имеет ли что-то еще значение, кроме этого?» — Теперь я должен уйти? — добавил он вслух.
— Наверное, пора одеваться, — ответила она рассеянно, чуть отстранилась и положила ладони ему на плечи. — Любимый… мой любимый!
Он сказал себе, что это первые нежные слова, которые он услышал от нее, и их большая редкость придает им волшебную силу как бы непробиваемого
Стук в дверь заставил их отпрянуть друг от друга. Анна подняла руки, словно поправляя волосы, а Дарроу наклонился, делая вид, что разглядывает фото Эффи, стоящее на письменном столе.
— Входите! — сказала Анна.
Дверь отворилась, и вошла Софи Вайнер. Увидев Дарроу, она отступила назад.
— Входите же, мисс Вайнер, — повторила Анна, доброжелательно глядя на нее.
Девушка, слегка покраснев, продолжала нерешительно стоять у порога.
— Виновата, простите, но Эффи не может найти свою латинскую грамматику, и я подумала, не оставила ли она ее здесь. Она мне нужна, чтобы подготовиться к завтрашнему уроку.
— Это не она? — спросил Дарроу, беря книгу со стола.
— Ох, спасибо!
Он протянул ей книгу, и Софи направилась к двери.
— Пожалуйста, подождите минутку, мисс Вайнер, — сказала Анна и, когда девушка повернулась, подошла к ней со спокойной улыбкой. — Эффи сказала нам, что вы ушли к себе с головной болью. Не нужно сидеть над завтрашними уроками, если неважно себя чувствуете.
Софи покраснела еще сильней:
— Но понимаете, я должна подготовиться. Латынь — это одно из моих слабых мест, и, в общем, я опережаю Эффи буквально на страничку, — бросила она с полуироничной улыбкой. — Прошу прощения, что побеспокоила вас, — добавила она.
— Ну что вы, какое беспокойство, — ответила Анна. Дарроу уловил, что она пристально смотрит на девушку, словно ее внимание привлекло какое-то напряжение и робость в ее лице, ее голосе, во всем ее поведении. — Все же вы выглядите усталой. Лучше ложитесь сразу в постель. Эффи не будет переживать, если пропустит урок латыни.
— Благодарю… но я в самом деле хорошо себя чувствую, — пробормотала Софи.
Ее взгляд, быстро обежав комнату, остановился на кресле, стоявшем в интимной близости от угла дивана, затем она повернулась и направилась к двери.
Книга III
XVII
Тем вечером за обедом скудный монолог мадам де Шантель звучал над пропастью молчания. Оуэн пребывал в той же меланхоличной задумчивости, в которой Дарроу оставил его за роялем; и даже лицо Анны открывало бдительному взору ее друга, возможно, не озабоченность собственным будущим, но смутное предчувствие предстоящей бури.
Она улыбалась, принимала участие в разговоре, ее глаза останавливались на Дарроу с обычным глубоким доверием; но под внешним спокойствием его напряженное внимание улавливало скрытое волнение.
Он был достаточно хладнокровен, чтобы говорить себе, мол, это, бесспорно, следствие причин, которые впрямую его не касаются. Ему было известно, что вскоре будет поднят вопрос о женитьбе Оуэна, и резкая перемена настроения молодого человека говорила, что, вероятно, он и был источником разлитого в воздухе беспокойства. Может, Анна днем занималась тем, что подготавливала мадам де Шантель к приближающемуся объявлению о женитьбе внука? Но взгляд на ничем не омраченное чело пожилой дамы подсказал, что объяснение молчаливости Оуэна и беспокойства его мачехи должно искать в чем-то еще. Возможно, Анна нашла основание изменить свою позицию в этом вопросе и поставила Оуэна в известность об изменении. Но опять-таки это опровергалось тем фактом, что во время охоты юный Лит был крайне экспансивен и что с момента своего позднего, перед самым обедом, возвращения у него не было, как точно знал Дарроу, возможности поговорить с глазу на глаз со своей мачехой.
Это сужало область догадок; и блуждания Дарроу привели его назад, к выводу, что, возможно, он придает слишком большое значение тому, в каком расположении духа находится парень, которого он едва знает и который, как ему говорили, склонен к внезапным переменам настроения. Что до воображаемого смятения Анны, его можно объяснить просто тем, что она решила на следующий день бороться за Оуэна и, возможно, предвидела ожидающие ее трудности. Но Дарроу понимал, что слишком глубоко погряз в собственных дилеммах, чтобы судить о душевном состоянии окружающих. В конце концов, могло быть и так, что перемены, которые он ощущал в ходе общения, объясняются его собственным беспокойством.
Во всяком случае, к такому заключению он пришел, когда, вскоре после того, как обе дамы покинули гостиную, он пожелал Оуэну покойной ночи и отправился к себе. Со времени быстрого разговора с самим собой, последовавшего за тем, как он впервые увидел Софи Вайнер, он знал, что возникнут и другие вопросы, помимо возникшего сразу. По крайней мере, что касается первого вопроса, то, пусть не без труда, он его разрешил. Сделал все возможное, чтобы успокоить девушку, и она явно поверила в искренность его намерения. Нашел насколько мог пристойное завершение инцидента, который, очевидно, не имел бы последствия; но все время понимал, что, вернув мисс Вайнер душевное спокойствие, он выполнил свой долг лишь частично и эта часть находится в противоречии с остальной частью. Первым делом нужно было убедить девушку, что он надежно хранит их тайну; но далеко не так легко было совместить это с равно настоятельной обязанностью поддерживать ответственное отношение Анны к своему ребенку. Дарроу не очень боялся случайного разоблачения. И он, и Софи Вайнер слишком многое поставили на карту, чтобы позволить себе неосторожность. Страх, который он испытывал, был иного свойства и имел более глубокий источник. Он хотел сделать все, что мог, для девушки, но то, что пришлось убеждать Анну поручить Эффи ее заботам, было ему особенно противно. Его собственные мысли о Софи Вайнер были слишком смешанные и неопределенные, чтобы не чувствовать риск подобного эксперимента, и тем не менее он оказался в невыносимом положении, вынужденный убеждать в этом женщину, которую жаждал защитить больше, чем кого-либо другого…
До поздней ночи его мысли метались в нерешительности. Его гордость была унижена несоответствием между тем, чем была для него Софи Вайнер, и тем, что он думал о ней. Это несоответствие, которое временами как будто упрощало инцидент, теперь обернулось наиболее раздражающим осложнением. Неприкрашенная правда на деле состояла в том, что он почти вообще не думал о ней ни прежде, ни сейчас и что основывал свое мнение о ней на скудных воспоминаниях об их приключении.
Ничтожество всей той истории, по крайней мере его участия в ней, дошло до него с унизительной ясностью. Он предпочел бы чувствовать, что, по крайней мере в то время, поставил на кон нечто большее и в результате понес более ощутимую потерю. Но очевидный факт состоял в том, что он не поставил ни цента, отчего с тех пор и накопился непомерный долг. Во всяком случае, ломая голову над ситуацией, в которой оказался, он понял, что ради Анны — а заодно собственного душевного спокойствия — должен найти способ позаботиться о будущем Софи Вайнер без того, чтобы оставлять ее в Живре, когда отправится с женой к месту новой службы.
Ночные размышления не помогли ему решить эту проблему, но во всяком случае ясно показали, что нельзя терять время. Первым делом необходимо было найти возможность еще раз, и уже спокойней, поговорить с мисс Вайнер, и он решил предпринять такую попытку пораньше с утра.
Насколько он мог судить, утром перед уроками Эффи резвилась в парке, и, предполагая, что ее воспитательница будет с ней, на следующее утро он отправился на террасу, откуда спустился в парк и принялся гулять по дорожкам.