Рихард Штраус. Последний романтик
Шрифт:
Но война затягивалась, работа у Штрауса шла не так гладко, как хотелось бы, и его воодушевление пошло на спад. Из некоторых его высказываний можно было заключить, что войну затеяли, чтобы навредить лично ему, лишив его контакта с либреттистом и возможности присутствовать на исполнении своих сочинений за границей. Потом он опять впадал в патриотизм и пережевывал пропагандистскую жвачку о превосходстве немецкой нации, о том, что немцы благороднее и мужественнее всех прочих народов. Затем эта убежденность рассеивалась под напором сомнений. Он писал Гофмансталю: «От всех неприятностей, которые принесла война, — за исключением блестящих побед наших войск — единственным спасением является работа. Иначе можно было бы сойти с ума от бездарных действий наших дипломатов, от телеграммы с извинениями, которую кайзер направил Вильсону, и от прочих недостойных поступков, совершаемых на каждом шагу. А как поступают с артистами? Кайзер урезал зарплату труппе Придворного театра, герцогиня Мейнингенская выкинула на улицу свой оркестр, Рейнхардт ставит Шекспира,
242
Письмо от 8 октября 1914 года. Цит. по кн.: Штраус Р., Гофмансталь Г. Трудовое содружество: Переписка.
Подумать только, что человек, считавший себя «интернациональным артистом», мог возражать против Шекспира и Бизе по той лишь причине, что они родились в странах, ведущих с Германией войну. (Впрочем, здесь Штраус проявлял не большее скудоумие, чем представители другой стороны, которые бойкотировали немецкие оперы.)
В том же письме он пишет: «Мы, без сомнения, победим, но после этого наворотим бог знает что». Зимой 1914/15 года, узнав, что Гофмансталь болен, что его убивает зрелище умирающей Австрии, он написал поэту: «Неужели дела обстоят так ужасно? Не лучше ли сохранять надежду, что культурная Германия спасет Австрию и поведет ее к новому лучезарному будущему? Что касается остальных, пусть катятся туда, где им и место, — в варварскую Азию». [243] Штраус еще не утратил веры в улучшение человеческой природы. Может быть, это случится с крахом христианства. Он продолжает: «Слуга моей сестры написал с фронта: «Уважаемая госпожа, как мне все опостылело!» Я вполне разделяю его чувства. Но кто может предвидеть конец? Неужели мы больше никогда не увидим Лувра или Национальной галереи? И Италии? Предполагается, что в апреле я поеду в Рим, где недавно с большим успехом прошла «Жизнь героя», и буду дирижировать на двух концертах. Пока еще их не отменили…»
243
Письмо от 16 февраля 1915 года.
Хотя он непрерывно колебался между положительным и отрицательным отношением к войне, хотя его патриотизм временами сменялся недоумением, Штраус ни разу не испытал чувства вины, не признал, что, как немец, он отвечает за зверства, совершаемые немецкими солдатами, что он скорбит о невинных жертвах, что он понимает, что германская агрессия превратила людей в зарывшихся в окопы земляных червей. Он, конечно, знал о Пангерманской лиге, могучей организации националистов, проповедовавших ненависть к демократии, евреям и социалистам. Он, конечно, был знаком с двумя манифестами (1915), в которых четко определялись цели, преследуемые Германией в войне.
В одном из этих манифестов шесть наиболее могучих ассоциаций немецкого делового мира требовали полной аннексии Бельгии, оккупации части французского побережья вплоть до реки Соммы, захвата железорудных шахт в Лонгви и Брие и угольных шахт в нескольких французских департаментах. Для равновесия, вдобавок к укреплению промышленной мощи, планировалось «присоединение эквивалентных сельскохозяйственных территорий на востоке».
Второй манифест, даже превосходивший первый в своих требованиях, был подписан профессорами университетов и государственными служащими. Они рекомендовали предъявить противнику максимально жесткие требования. Францию следовало подчинить беспощадному политическому и экономическому контролю и заставить платить наибольшую возможную контрибуцию. Аннексии Бельгии требовало «безупречное представление о чести». Для Англии, «этой нации лавочников», никакие требования репараций не будут слишком высокими. Россия должна вернуть земли, экспроприированные у их прежних владельцев. Манифест украшали и другие, не менее красочные фантазии. [244]
244
Вогт Н. Бремя вины: Краткая история Германии 1914–1945 годов.
В начале 1915 года Англия оказалась в глубочайшем военном и экономическом провале. Ее армия была смехотворно плохо обучена, армейское руководство бездарно, потери живой силы фантастически высоки. В том самом месяце, когда Штраус написал вышеупомянутое письмо Гофмансталю, Руперт Брук писал Джону Дринквотеру: «Приезжай сюда умирать — вот повеселимся!»
Если Штраус иногда и досадовал на войну, то лишь в том плане, что она лишила его возможности путешествовать, наслаждаться любимыми картинами, участвовать в постановке своих опер. Насколько мне известно, он не оказал армии финансовой поддержки (например, организовывая концерты, выручка с которых шла бы на военные нужды). Но он остался истинным тевтонцем. Его космополитизм слетел с него как шелуха, когда прозвучал клич «Deutschland "uber Alles». Одним из факторов, укрепляющих Штрауса в его тевтонских
«Легенда об Иосифе» пользовалась в Париже бешеным успехом. Это был балет по сценарию Гофмансталя и Гарри Кесслера. Его заказал Дягилев специально для Нижинского, хотя в конце концов Нижинский в нем не танцевал. Роль Иосифа с блеском исполнил молодой Массин. Балетмейстером был Михаил Фокин. Штраус чувствовал себя неуверенно в библейском сюжете, образ добродетельного Иосифа получился неубедительным, и балет считается одним из его наименее удачных произведений. Но парижане приняли балет на ура. За семь лет до этого Париж рвался на спектакли «Саломеи», которыми дирижировал сам Штраус. Но даже тогда Штраус не сумел скрыть своей антипатии к французам. Ромен Роллан описал пребывание Штрауса на французской земле в своем письме к приятельнице-итальянке Софии Бертолини Герьери-Гонзага: «Штраус — это варвар в шекспировском духе: его искусство — это бурный поток, который одновременно несет золото, песок, камни и мусор: у него почти отсутствует вкус, но есть бешенство чувств, граничащее с помешательством. Из них троих, [245] несмотря на его недостатки, он нравится мне больше всех — потому что в его музыке больше всего жизни. А сам он даже более велик, чем его произведения: его отличает искренность, верность и полная открытость. Он знает о своих недостатках, и он относится ко мне дружески и уважительно, потому что я его всегда беспощадно критиковал. К сожалению, у него ужасная жена, которая сильно навредила ему в Париже. Она — генеральская дочь и совершенно неуравновешенная женщина. В Германии хорошо знают о ее вспышках гнева; французам же эти безобразные сцены отнюдь не по вкусу. Можете себе представить: эта глупая женщина говорила во французских салонах, что лишь примкнутые штыки могут заставить французов что-нибудь делать. Сам Штраус тоже позволял себе недостойные высказывания, бранил нашу республику и всячески поносил Париж. В общем, они пробудили к себе всеобщую ненависть». [246]
245
Штраус, Дебюсси и Римский-Корсаков.
246
Письмо от 31 мая 1907 года.
С чего вдруг этот разговор о штыках — может быть, это раздраженная реакция на заведенный во французских оркестрах обычай посылать на репетиции дублеров? Но все равно, как только язык повернулся сказать такое! Мнение Роллана подтверждается Андре Жидом, который цитирует следующее высказывание Паулины Штраус во время репетиции: «Пора прийти сюда со штыками». В ответ Жан Кокто якобы сказал: «Non, madame, les rasoirs suffisent» («Нет, мадам, достаточно бритв»). «Rasoirs» буквально переводится «бритвы», но у этого слова есть также жаргонное значение — «зануды».
Таким образом, Франция — главный враг, а штыки — очень полезное оружие. Однако Штраус был слишком умен, чтобы поддаться всему тому вздору, который несли немецкие газеты. В феврале 1915 года он писал Гофмансталю, что его тошнит от заявлений про возрождение немецкого искусства и о том, как «Юная Германия выйдет из «этой славной войны» очищенной и просветленной. На самом деле мы должны будем благодарить Бога, если этих бедолаг очистят от вшей и клопов, вылечат от заразных болезней и отучат убивать!» Но он все равно был уверен, что Германия выиграет войну. «Мы твердо надеемся на наш флот. Русские скоро будут разбиты, а в Англии боевой дух, по слухам, уже сломлен». [247]
247
Письмо, написанное в феврале 1915 года.
Когда в феврале 1917 года Германия дала приказ своему подводному флоту атаковать все суда без разбора и в войну вступили Соединенные Штаты, в Германии резко ухудшилось положение с продовольствием. Была введена карточная система, породившая черный рынок в этой заблокированной со всех сторон стране с населением в шестьдесят миллионов. Последовала ужасная «зима репы».
1917-й, 1918 годы. Кошмар продолжался, горели дома, раздавались крики боли. Никто не знал, как это остановить. Когда многоголовый монстр вконец обессилел, это было следствием не военной победы, но изнеможения. В этой войне никто не победил. Сколько в ней погибло людей — точно неизвестно. По самому скромному подсчету — двенадцать миллионов.
Самому Штраусу война не принесла особых страданий. Он был достаточно богат, чтобы покупать еду, хотя это было особенно трудно в Берлине. В Гармише он мог ее доставать на окрестных фермах. Он видел — не мог не видеть — страдания людей, когда ходил по улицам Берлина или смотрел из окна своей виллы. Но он как бы отстранился от окружавшей его жизни. Он не просто ушел в мир музыки, но в мир музыки, особенно далекой от всякой реальности — музыки, родственной пейзажной живописи или философской сказке.