Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти
Шрифт:
Лабиен наблюдал, как его друг собирает папирусы и одежду, и был с ним, когда представители местной знати являлись поблагодарить Цезаря за то, что он очистил их берега от пиратов хотя бы на время: оставшиеся на свободе напуганы и несколько месяцев не будут беспокоить торговые суда. Лабиен видел, как Цезарь распустил свои отряды, оставив при себе лишь дюжину солдат, а также рабов. Им всем предстоял отъезд, но
– Куда мы? – спросил Лабиен за ужином. – Ты не идешь на север, к Марку Юнию, потому что не желаешь сражаться с легионерами Сертория. И вряд ли ты захочешь встретиться с наместником после казни пиратов, которых он хотел продать в рабство. Но и в Рим мы вернуться не можем.
– В Рим мы не сможем вернуться еще долго, – отозвался Цезарь. – Мы отправимся туда, куда собирались с самого начала.
Лабиен задумался. Они покинули Рим, преследуя определенную цель, но после истории с пиратами казалось, что цель эта осталась в далеком прошлом и Цезарь о ней забыл.
– Мы собирались на Родос, помнишь? – добавил тот, будто угадывал мысли друга. – Брать уроки риторики у Аполлония. Это единственное, что позволяет мне Рим: учиться ораторскому искусству. За этим мы туда и направлялись.
– Как скажешь, хотя не уверен, что риторика принесет тебе пользу в противостоянии с оптиматами. Ты сам склоняешься к мнению, что война Сертория с сенаторами действеннее всяких слов. Раз так, я не совсем понимаю, почему ты не хочешь отправиться в Испанию и присоединиться к испанским популярам.
– По разным причинам, мой друг. – И Цезарь пустился в объяснения, а Лабиен внимательно слушал. – Во-первых, я считаю, что Серторий недостаточно силен и не сможет одолеть консульские отряды, которые Рим будет посылать один за другим, пусть даже он умело затягивает войну, получил золото от Митридата и сделал так, что римлянам придется сражаться против понтийского царя. Справиться с сенаторами не смог даже мой дядя Марий, Серторию это тоже не по плечу. А во-вторых, хотя в римских судах, как ты говоришь, ораторское искусство не принесло мне особой пользы, оно может помочь мне в других местах.
– Где, например? – спросил Лабиен.
– Например, в Сенате.
– Но для этого тебя должны избрать магистратом, на должность, которая дает возможность стать сенатором, – заметил Лабиен, намекая на то, что для изгнанника это почти недостижимо. – Чтобы участвовать в любых выборах, ты должен вернуться в Рим, а пока у власти оптиматы, это вряд ли случится.
– Верно, путь в Рим закрыт. Чтобы мы с тобой вернулись домой, должно произойти что-то невероятное, то, чего никто не может себе представить.
– Что ты имеешь в виду, Гай?
Цезарь покачал головой:
– Не знаю…
– В последний раз, когда италийские союзники взбунтовались против Рима, оптиматы обратились за помощью к твоему дяде Марию, – заметил Лабиен, вспоминая о событиях гражданской войны. – Но сейчас у союзников нет ни сил, ни решимости для нового восстания. Митридат и Серторий слишком далеко и не могут припугнуть оптиматов. Даже не представляю, кто может восстать против Рима, сделав положение настолько
– И я не представляю, – признался Цезарь. – Чтобы мы с тобой смогли вернуться в Рим, должно произойти нечто немыслимое. Но пока буду изучать риторику. Это единственное, что в моих силах. Главное – занять себя чем-нибудь. – Он опустил взгляд и в отчаянии пробормотал сквозь зубы: – Да, чтобы я вернулся, должно произойти… чудо.
Liber secundus [40]
Восстание Спартака
XXVIII
Бегство
40
Книга вторая (лат.).
Крикс и Эномай, двое галльских рабов, тихо переговаривались в углу столовой, где обедали бойцы, все до единого – мужчины. В других боевых школах готовили и гладиаторов-женщин, но Лентул Батиат, владелец капуанской школы, не верил, что женщины могут принести высокую прибыль, и держал у себя только мужчин. Рабынь он использовал на кухнях, в поле или для интимных утех, если к этому располагала их внешность.
– Надо захватить повозки с оружием, которое мы используем во время представлений, забавляя Батиата и его гостей. Это настоящее оружие, а не деревянные мечи, – шепотом говорил Крикс. – Учебные деревяшки не помогут сбежать: солдаты нас перебьют, у них-то мечи из железа.
– Я с тобой, – согласился Эномай. – Главное – напасть на повозки внезапно.
– Но когда и как? – задумался Крикс. – Стражники охраняют их днем и ночью.
Оба умолкли.
Рядом сидел фракиец, которого прозвали Спартаком, и молча уплетал свою кашу на козьем молоке. Этот человек ни с кем не разговаривал. Крикс и Эномай, как и прочие, не замечали его, как и он, казалось, не замечал остальных. Разумеется, после того, как он собственными руками убил наставника, никто не осмеливался ему перечить, даже говорить с ним презрительно или дерзко. Но также никто не пытался завязать с ним дружбу, в которой, похоже, он и не нуждался. Вот почему оба удивились, когда Спартак внезапно вмешался в их разговор.
– Кухня, – только и сказал он.
На Крикса, видимо, не произвело впечатления то, что он услышал голос Спартака впервые за несколько месяцев. Он сосредоточился на сказанном:
– Кухня?
Фракиец прекратил есть и пристально посмотрел им в глаза:
– Ни к чему нападать с деревянными мечами и кулаками на охранников оружейных повозок, в этом вы правы. Нам нужны ножи, железо, все, что имеет заточенную поверхность. С этим железом мы сможем перебить охрану и захватить повозки.