Римлянин Деций, преемник Араба. Книга первая. В деревне
Шрифт:
Так проходило детство и юность человека сенаторского или всаднического сословия. Надо полагать, и Деция. Сабаляускас расшивает по этой канве. Не ограничивая себя, по собственному обыкновению, ни в чём. Деций, как и предыдущие герои его книг, – только предлог, чтобы высказать своё, наболевшее. Но, собственно говоря, Шекспир поступал с историческими и полумифическими персонажами ещё круче.
Михаил Гундарин
Вводное слово автора
Соблюдая правила хорошего тона, хотелось бы передать приветы и высказать признательность всем друзьям, а также непричастным за неоценимую помощь, оказанную в подготовке рукописи данной книги: Геродоту, Гераклиту, Гомеру, Павсанию, Апулею, Еврипиду, Овидию, Плутарху, Цицерону, Ливию Андронику, Ювеналу, Флавию Вописку Сиракузянину, Гаю Азинию Квадрату, Юлию Капитолину, Сексту Аврелию Виктору (а также Псевдо-Аврелию Виктору), Флавию Евтропию, Стефану Византийскому, Зосиму, Зонаре, Никострату Трапезундскому, Полемию Сильвию, Феликсу Якоби, Дмитрию Брауну, Григорию Остеру…
Впрочем, стоп! Всех перечислять здесь не буду, список и так уже по сравнению с романом о Филиппе Арабе несколько расширился. Отошлю к ранее опубликованным частям книги о другом римском императоре – о Галерии. Там все великие мира сего за личные консультации (во сне и наяву) поименованы и отблагодарены.
Не могу удержаться, чтобы не выразить особое почтение моему другу Мише Гундарину не только за рецензии на мои предыдущие книги, но и за возможность использовать его поэзию, выдав её за древнеримскую, и за его прочее творчество (в том числе в качестве литературного обозревателя всяких разных премий). Мой респект также забытому всеми Сенковскому, Каверину (последнему не как автору «Двух капитанов», а как тому, кто защитил диссертацию 1 на тему «Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского»).
Такую же признательность выражаю Фаине Зименковой, на одном из кинофестивалей в Сочи подарившей мне два своих сборника (рассказов и стихов), и Николаю/Миколе Гоголю, который мне ничего не дарил, поскольку задолго до моего рождения отбыл то ли в лучший, то ли в худший из миров. Помните, как там у Жванецкого? Оптимист верит, что мы живём в лучшем из миров, пессимист боится, что так оно и есть.
Ба! Что я вспомнил! Нам нужны подобрее Щедрины и такие Гоголи, чтобы нас не трогали. Эта некогда опубликованная в журнале «Крокодил» и ныне забытая эпиграмма забытого же Юрия Благова запала мне в память надолго. Навсегда?
Но я вроде добрый, а потому никого в книге не тронул персонально (даже словом, не говоря уж о том, чтобы пальцем).
У озера
Если бы нас не одолевала гордость,
мы не жаловались бы на гордость других.
…Гордость свойственна всем людям;
разница лишь в том, как и когда они её проявляют.
Ларошфуко «Максимы»
– Эй, пацан, ты чего тут стоишь? Встал, понимаешь ли, как истукан – и ни туда, и ни сюда! Это моё место, а ты его занял! Я сам всегда тут стою. Сойди с него! Подвинься в сторону на один кубитус или градус. Чего тебе стоит это сделать? Ну же! Шаг – и готово, другой – остановка! Сделай по-быстрому это и ловко. Ну?
– Вот ещё! Не нукай! Я тебе не лошадь под седлом или в упряжке! Не сойду и не сдвинусь! Вон сколько кругом свободных пространств. Выбирай – не хочу! Сам становись где угодно подальше. Или пристраивайся рядом. Не сойти мне с этого места! Никто мной ещё так нагло не командовал и отродясь не помыкал! Короче, сам дурак!
– Я всегда стою именно там, где ты сейчас воткнулся. Подвинься, я встану, а ты пристроишься рядом со мной. С любого бока, с которого захочешь, возражать не стану. Или сам другое пространство займёшь. Как раз где угодно подальше, – передразнил говорящий соперника. – Выбирай! Или ложись, если хочешь. Тоже в любом месте, даже подле меня… у моих ног.
– Ну, если удастся меня сдвинуть, то, так и быть, вставай на моё. Или же молчи в тряпочку! Или сам ложись…
– И ты не нукай! Хочешь драться?
– Пока нет, но готов, если сам задерёшься.
– Прямо сейчас?
– Потом!
– Когда потом?
– Например, завтра. Или когда сам смогу тебя сдвинуть отсюда.
– Зачем же тебе меня отсюда сдвигать, если именно этот финт мне самому сейчас предстоит проделать?
– Тогда ты меня и сдвигай, в чём проблема?
– Не буду! Не хочу!
– Почему?
– Потому что не вечно же ты стоять тут будешь! Как только ты сам сойдёшь, это место я займу мирным путём, без нападения, без агрессии со своей стороны, и отвоёвывать его придётся уже тебе. Мы мирные люди, но наша баллиста готова всегда пострелять, – придавая своей речи побольше латинской витиеватости и цветистости, попытался резюмировать отрок, назвавший своим место размером в каких-нибудь два квадратных локтя (сubitus) или в один градус на откосе у озера. Тут внезапно с его языка сорвалось: – An immortalis es?! Ты чё, бессмертный?!
Примерно такой диалог состоялся (но пока не закончился, а скорее только начался) у двух шапочно знакомых меж собой балканских подростков у водоёма близ паннонского села с нежным на слух названием Будалия, во всей своей красе раскинувшейся вдалеке от городских цивилизаций и столбовых коммуникаций. Ближе всего к поселению располагался древний римо-иллирийский город Сирмий, но жители Будалии и его посещали крайне редко, а кто-то и вовсе никогда в нём не был, но иногда мечтал побывать там как о несбыточном счастье (или чуде, что сути не меняло).
…Иные и не мечтали: что толку мечтать о журавлях в небе, коли даже синиц в руках нет.
*****
Судя по вялой перепалке, которая и на перепалку-то похожа не была, драться не хотелось обоим. Не то, чтобы пацаны трусили или боялись один другого, руки-то у них с самого обеда как раз чесались, как от скабиеса. Просто обоим не в кайф было проиграть потасовку и упасть в глазах деревенской пацанвы – победивший наверняка не удержится и непременно растрезвонит, даже раструбит всем о том, как благосклонна к нему Фортуна-Тюхе, Богиня удачи, и какой дивной, но неприятно пахучей задницей повернулась она к аутсайдеру. Жуть, как не хотелось стать неудачником, отверженным, отщепенцем, то бишь тем, кто находится у самого подножия пирамиды или под ней, в самом низу местной иерархической системы, сформированной сельской молодёжью внутри самой себя.