Римские призраки
Шрифт:
Зандель, ясное дело, получал удовольствие от словесного эксгибиционизма. И вот теперь, пользуясь алиби анонимности, он превозносил эту красивую и чувственную девушку, как какую-нибудь греческую статую. Но тут его перебил Джано, объяснив со свойственным ему педантизмом, что в действительности древние греки восхищались главным образом красотой мужского тела, а не наготой женщин. Действительно, в классической скульптуре обнаженными изображены почти всегда мужчины — взять хотя бы бронзовые скульптуры, найденные в море близ Риаче, — тогда как женщины обычно щедро задрапированы, исключение составляют только богини: эти тоже обнажены, как и мужчины.
Что до меня, то не следовало забывать, что мне уже за сорок, и все эти восхваления, которые я приняла с безмолвной признательностью, были, пожалуй, несколько преувеличены, но они совершенно сбили с толку Джано — он не мог и представить себе, что этой прекрасной девушкой была я. Какая чудесная сорокалетняя девушка!
К счастью, мужчины не придают значения коленям и рукам, безусловно выдающим твой возраст. Стоит взглянуть на руки и на колени (если они открыты) — чаще всего видишь сморщенную кожу, как у черепах, которые, несмотря на все свои морщины, живут и до двухсот лет. Лифтинг рук и коленей дамам нужнее даже, чем лифтинг лица.
Ну и пусть. Я спокойно могу выставить напоказ не только колени, но и сиськи, попу и пупок.
Джано
Каждый раз, когда я прихожу к ней (почти всегда во второй половине дня), Валерия предлагает мне кофе или чай — в зависимости от времени. Чай — всегда, к сожалению, мятный, — надеюсь, помогает мне нейтрализовать яды, которыми я напитываюсь, идя пешком до виа Проперцио, где она живет — как раз напротив установленной муниципалитетом аппаратуры, измеряющей содержание в воздухе окиси углерода и опасной для жизни тонкой пыли. Чаще всего я прохожу мимо, не глядя на эту вселяющую в тебя беспокойство установку.
Валерия не скрывает своих прежних развратных любовных связей. Никак не понять, была ли она когда-нибудь в своей жизни влюблена, — никто не знает ее хоть одной серьезной любовной истории, какими каждая женщина может похвалиться. Во всяком случае, любовь, которую можно было бы назвать романтической, Валерия никогда не упоминает. Своих мужчин она выбирала и выбирает в соответствии с критериями красоты и ума, что почти никогда не уживается в одном человеке (интересно, к какой рубрике относит она меня?). Известный австрийский фотограф, красавец, был яблоком раздора между нею и суперразвратной женой одного крупного лесоторговца. Валерия одержала победу и гордилась этим спустя много лет. Были известны, но она не очень охотно о них вспоминает, многочисленные мимолетные связи с малоинтересными мужчинами: ну пару раз трахнулась, и все. Один журналист из «Нувель обсерватер», один кинооператор, один режиссер с телевидения. Валерия не отрицала эти мимолетные связи и оправдывалась тем, что много раз занималась любовью «из-за одиночества». Ее называли не только «девушкой из кондоминиума», но и «одинокой воробьихой», если в памяти всплывали стихи Леопарди и грубая народная метафора.
А как же Кларисса?
То, что Занделю захотелось увидеть Клариссу совершенно обнаженной при многочисленных зрителях, я могу понять, даже если он, возможно, уже трахал ее в тот самый день в той самой проклятой деревне нудистов на Корсике. Конечно же я никогда не заговорю об этом с Клариссой, потому что заранее знаю — это бесполезно; она стала бы все отрицать, даже застань я ее в постели с Занделем. Отрицать все перед мужем, которому изменили, — это свойственно многим женщинам, впрочем, я их вполне понимаю. Отрицать всегда до конца, до последнего слова.
В отместку я заставляю Валерию раздеваться или, что еще лучше, раздеваю ее собственными руками; медленно, пуговка за пуговкой, крючочек бюстгальтера, ремешок часов. Она позволяет мне выполнять этот неизменный ритуал. Потом я тоже раздеваюсь, и мы, голые, ходим по дому, как Зандель и Кларисса в деревне нудистов, вот так. Конечно же это представление длится недолго, потому что через несколько минут мы оказываемся в постели. И тут наконец я набрасываюсь на нее, верчу ее во все стороны, ноги сплетены с ногами и с руками, язык с языком, который потом скользит по коже Валерии, при каждом новом движении я придумываю оригинальные позы и вношу их в свою персональную камасутру, чтобы повторить, если они дали интересные результаты. Особенно мне нравится «пьяная птица»: мой петушок кружит над сиськами, взлетает в воздух, потом ныряет в мохнатку и там, в глубине, начинается концерт саксофона с электромолотком. Не думаю, что Зандель со своим одним легким в состоянии удовлетворить Клариссу, это не часто удается даже мне, хотя с дыхалкой у меня все в порядке. С виду не скажешь, но темперамент у Клариссы как у нимфоманки, так что удовлетворить ее непросто. Конечно, я немного преувеличиваю, касаясь некоторых тем, мне нравится преувеличивать.
После того как мы позанимались любовью, я уговорил Валерию остаться голой, и сам тоже остался голым. Мы побродили по квартире, попили холодной воды, подошли к окну, посмотрели новости по телевизору. Сплошные неприятные известия: обвал на биржах, автобус с европейцами в Ираке, по ошибке пораженный «умной» ракетой, запущенной с вертолета «Апаш». Известия все хуже и хуже, подрываются камикадзе, кружат «Апаши», а время идет. Небось Буш радуется — вон сколько погибших на его совести.
Архиепископ Кентерберийский задался вопросом, где был Господь, когда произошел катаклизм и цунами унесло триста тысяч жизней. Священник в одном городке в Альто-Лацио во время проповеди вопросил, где был Господь, когда избрали Буша. Некоторые местные газетенки выступили с протестом: Буш не цунами, просто Буш обратился к Господу, и Господь его защитил. Да и так известно, говорила Кларисса, что Господь немножко реакционер.
А мы все голые, как гости той проклятой деревни нудистов на Корсике. Хотелось бы посмотреть, думаю я, что было бы, сочти мы вдруг естественным разгуливать совсем нагишом и выходить голыми на улицу. Прогулки голыми вместе с Валерией, к сожалению, ничуть не искупают безусловные встречи Клариссы и Занделя, которые не идут у меня из головы и так и стоят перед глазами. Я вижу их днем и вечером в постели, когда пытаюсь заснуть. Нет, это не ревность, просто меня угнетает мое буйное воображение.
Прежде чем я засыпаю, перед моим мысленным взором как на киноэкране проходят эти голые тела, которые кувыркаются в постели в самых худших разнузданных позициях Я слышу также стоны, пыхтение, глубокие вздохи и, наконец, крик оргазма. Ну что за гнусная история? Почему я не могу от нее освободиться?
У себя дома Валерия смотрит на меня недоуменно, не понимая моего внезапного раздражения.
— Что ты так дергаешься?
— А что такое?
— А то, что ты мотаешь головой и руками. Странные движения, бессмысленные.
— Я не замечал. Хорошо, что ты мне сказала.
По правде говоря, подумав, я понимаю, что не контролирую все свои движения. Но чтобы положить конец неловкости и как-то оправдать нашу наготу, я ложусь в постель, на нее, снова прокладываю себе путь сквозь ее густую мохнатку и, наконец, скольжу внутрь со стоном удовольствия. Но не надо придавать значение каждому движению, каждому жесту, каждому толчку.
Я попробовал с Валерией своего рода игру в загадку-разгадку, просто чтобы заполнить множество пауз в разговоре. Некий мужчина должен выбрать в темноте два носка одного и того же цвета в ящике, где лежат только красные и синие носки. Вопрос: сколько носков он должен вынуть из ящика на ощупь, чтобы наверняка у него получилась пара одного цвета? Валерия сразу говорит: три. Вот и получится, что он вынет два красных и один синий, или два синих и один красный, или все три одного цвета — либо синие, либо красные. В ответ — снисходительная улыбка. Я надеялся, что маленькая загадка хоть на минутку вызовет у Валерии растерянность, как у Занделя, которому я как-то задал этот глупый вопрос. В общем, я решил исключить из своего репертуара загадку с синими и красными носками. Между прочим, я заметил, что Занделю стало не по себе, он почти обиделся, когда не смог решить сразу такую идиотскую задачку. Это он — эксперт по числовым рядам и геометрическим вычислениям в Древнем Египте. Некоторые считают, что за этим кроется бог весть какой трюк, и начинают серьезно думать, тогда как здесь совершенно ничего нет. Это своего рода загадка-плацебо. Должен добавить, что когда меня подверг этому испытанию один университетский коллега, я без колебаний сказал, что вынул бы из ящика только два носка, надеясь на удачу или на теорию вероятностей. В худшем случае, кто мне мешает выйти в одном носке красном, а в другом — синем? Оба эти цвета так хорошо дополняют друг друга.