Римские призраки

Малерба Луиджи

Надеюсь, что ночь, проведенная с Валерией, не разочаровала ее. Встреча в маленьком «Отель Катедраль», — сплошь деревянные панели, парча, расписные обои, — странная атмосфера дома свиданий, должна была бы усилить мою агрессивность, получившую отпор на конгрессе. Но нет, вместо нее пришла теплая, приятная любовная рутина.

— Представь себе, какая тоска — жить в таком маленьком тихом городке, как этот.

— Можно наконец было бы держать окна открытыми, — сказала Валерия.

— Предпочитаю Рим, пусть с закрытыми окнами.

— Сейчас в Риме можно задохнуться от жары. Сентябрь — самый жаркий месяц в году.

— Июль тоже самый жаркий месяц в году. И август тоже.

Валерия кивнула с улыбкой. Каждая попытка поговорить с Валерией завершается очаровательной и радующей душу абсолютной глупостью.

Бродя по окрестным улицам в поисках кафе, где можно было позавтракать, чтобы не сидеть в унылом гостиничном зальчике, мы прошли из конца в конец пестрый и пышный цветочный базар на пляс дю Шато. Триумф цвета и ароматов. Я преподнес Валерии букетик цикламенов, не очень большой и такой душистый. Прогулка была почти безмолвная. Несмотря на свой холостяцкий образ жизни, чего она, впрочем, не скрывала, Валерия ухитрялась своим присутствием, одним своим присутствием зачеркивать шлейф прошлого, который часто портит настроение многих синьор и синьорин, не сумевших создать свою прочную личную жизнь. И всего-то короткая прогулка двух довольных друг другом людей, хотя здесь, в Страсбурге, мы оба вели себя несколько искусственно — я больше, чем она. Я чувствовал себя спокойным и бездумным, хотя и слегка глуповатым. Вот они, чудеса географии: в Страсбурге, под этим свинцовым небом, таким нависающим и таинственным, я смотрел на Валерию невинным взглядом: все вокруг было для нас новым.

Вспоминаю сегодня то ощущение счастья, разлитое в пустоте, и в памяти вдруг воскресает то же самое чувство, какое я испытывал во время поездки в Нью-Йорк с Клариссой. Мы ходили по холодным улицам, ходили быстро, как два тупых пустоголовых туриста, счастливые оттого, что мы вместе в этом городе и не нужно разговаривать, каждому довольно присутствия другого. Как же повторяются подобные ситуации и ощущения в двух совершенно разных местах — Страсбурге и Нью-Йорке, но, главное, с такими разными людьми, как Кларисса и Валерия. Одно отличие: в Нью-Йорке мы с Клариссой видели радугу.

Чувства тоже повторяются, говорил я себе, как времена года, и мы принимаем эти чередования в природе, не протестуя. Сколько весен, сколько лет, сколько осеней, сколько зим, и всегда потом все сначала. Сколько рассветов и сколько закатов.

Кларисса

Джано оставил на столе толстую тетрадь с выведенными на обложке черным фломастером буквами: Д и У — мрачными и строгими, как два могильщика. Ясно, что обозначают они два слова — «Деконструкция» и «Урбанистика», и мне, конечно, захотелось прочитать этот текст, чтобы побольше узнать о проектах Джано. Но едва раскрыв тетрадь, я тотчас же ее закрыла — не хотелось поступать невежливо и совать нос в его личные дела. Кроме прочего, почерк у Джано такой мелкий и непонятный, что мне пришлось бы основательно потрудиться. Ради чего, ради любопытства? Хотя, признаюсь, мне интересно познакомиться наконец с теориями и проектами мужа.

Первые годы нашего супружества я очень переживала оттого, что понятия не имела о теории урбанистики Джано, которая вызывала большой интерес и за стенами университета. То и дело кто-нибудь пытался втереться ко мне в доверие, надеясь раскрыть бог весть какие тайны, проливающие свет на столь радикальную теорию урбанистики. Понемногу я научилась увиливать от вопросов, а теперь уже слишком поздно менять свою позицию, хотя вот на столе тетрадь, и есть возможность получить полную информацию о Деконструктивной Урбанистике. Дело дошло до того, что я сама пытаюсь что-нибудь узнать об этом у студентов, которые время от времени заглядывают к нам почитать книги из библиотеки Джано.

С тех пор как Джано исписывает страницу за страницей своим не поддающимся прочтению почерком, его отрыв от реальной действительности и его отстраненность усугубляются с каждым днем. Я пыталась как бы между прочим задать ему пару вопросов об этой его работе, которой он уделяет два-три часа в день. Думала, что мой интерес придется ему по душе, но по его уклончивым ответам мне стало ясно, что не следует нарушать сосредоточенность, которой требует эта писанина.

Зандель утверждает, что Джано поглощен сложными и противоречивыми идеями и все надеется найти какую-то точку соприкосновения своих урбанистических принципов с философией Хайдеггера, которая с некоторых пор вошла в моду и стала основным предметом всех его размышлений. «Человек думает, а Бог смеется», — добавил Зандель, цитируя Библию.[4] Поздравляю. Но не надо думать, что я иронизирую над мужем. Я просто процитировала слова Занделя, который процитировал Библию.

Если мне в голову и приходила мысль о его отношениях с Валерией — из-за того анекдота о двуглавом орле, — я убеждала себя, что человек, так увлеченный диалектикой и парадоксами, как Джано, вряд ли может иметь связь с легкомысленной и приземленной женщиной вроде Валерии — холостячкой по призванию или, может, из расчета — с этой опытной шлюхой. Джано просто непостижим.

Даже эротика требует каких-то общих интересов и идей. А разве у этой толстозадой Валерии могут быть какие-нибудь интересы, какие-нибудь идеи? Да, Джано непостижим.

Джано

Я встретил в «Валле Джулия» архитектора Морпурго, читавшего в актовом зале лекцию об использовании городской территории в современном Токио. Это было почти повторение его доклада на страсбургском конгрессе о Городе будущего. Я поздоровался и горячо похвалил его доклад. Затем затеял с ним разговор, поскольку некоторые слова Валерии о возвращении в Рим у меня вызвали подозрения.

На вопрос, как он ехал из Страсбурга, он ответил:

— Фантастически!

Потом он удовлетворил мое любопытство, описав во всех подробностях свою поездку в спальном вагоне с одной молодой женщиной, которую я тотчас узнал: то была Валерия.

Морпурго — приятный мужчина, и легко понять, как он понравился своей соседке по купе. Правду о его приключении я понял и по некоторым деталям, описанным Морпурго: например, по чувственной привычке попутчицы совать язык в ухо партнера (личная подпись Валерии).

— И ты не предложил ей встретиться в Риме?

— Что ты, моя жена ужасно ревнивая женщина, да и попутчица моя замужем или что-то вроде того — так я понял. В общем, там какая-то постоянная связь.

Я ждал, что меня охватит приступ ревности, но нет, мне стало ясно, что Валерию надо принимать такой, какая она есть, как женщину, способную иметь две параллельные любовные связи или, как в данном случае, готовую охотно позволить себе роскошь «мимоходом» провести ночь любви с архитектором Морпурго, хорошо понимая, что все начнется и окончится на узкой полке спального вагона.

Никакой ревности, только неприятное щемящее чувство. Я спрашивал себя, нормальна ли моя реакция, или же я опять бегу по краю пропасти, как мне сказал однажды мой друг, пытавшийся заманить меня на кушетку психоаналитика. Нет, и еще раз нет. «Психоанализ и есть тот самый недуг, от которого он берется нас излечить», — сказал я ему, приведя знаменитый афоризм Карла Крауса. Во всяком случае, я решил ни слова не говорить Валерии об этой ее авантюре. Похоже, что там-там, там-там-там идущего поезда играет роль сильного афродизиака, но это, конечно, не оправдывает поведения Валерии. Или оправдывает? Счастье, что я не ревнивец, в противном случае мне пришлось бы надавать ей пощечин или, еще хуже, устроить ей, как делают ревнивые любовники, вульгарную сцену, о каких можно прочесть в газетной хронике. Сейчас в моде кухонные ножи.