Римские призраки

Малерба Луиджи

— Ты иронизируешь над коллегой и приятелем.

— Нет, нет, тротуары украшают город, позволяют гражданам не просто передвигаться по городу, но и прогуливаясь, вести беседы, как делали в Древней Греции философы-перипатетики, но главное — тротуары дают Занделю блестящие и звонкие евро, как монеты Пиноккьо. И это приятно, потому что деньги хорошая штука. К тому же у него еще очень богатая жена.

— Ты упрекаешь меня в том, что я небогата?

Я обнял Клариссу, чтобы извиниться за эту непроизвольную оплошность. И добавил:

— Несмотря на отсутствие одного легкого, у Занделя, кажется, куча любовниц.

Удар под дых. Кларисса промолчала. Она умирала от любопытства, но сдержалась и не задала ни единого вопроса. Вот умница.

Кларисса

Не пойму, откуда Джано черпает некоторые сведения. Может, он их придумывает? Я и виду не подала, когда он сообщил о многочисленных любовницах Занделя. А что, если это правда? Если каждый раз, когда он не может увидеться со мной из-за каких-то, как он говорит, деловых встреч, он закрывается в комнате рядом со своим кабинетом и трахает какую-нибудь свободную в данный момент синьору. Секретарша — его сообщница, когда в этой комнатке я (вот, проговорилась), но точно так же она может ровным тоном ответить и мне по телефону, что синьор архитектор вышел куда-то. А его ненормальная жена что делает? Спит, что ли? Красивая (так говорят, но мне она кажется какой-то деревянной), богатая дура. Но мне ли жаловаться? Разве мне нужно, чтобы она была умна и хитра? Главное, что Зандель продолжает оказывать знаки внимания мне, когда мы бываем втроем с Джано — такое вот притворство, чтобы скрыть правду. А я продолжаю игру в ухаживание, шучу и притворяюсь польщенной. Через неделю у нас будет целых три свободных дня, так как Джано поедет в Страсбург на конгресс, посвященный «Городу будущего».

Джано всегда остерегается всякой заразы в мире. Ревность тоже зараза, но есть зараза и похуже. У него прямо конвульсии начались, когда Соединенные Штаты отвергли Киотский протокол. Посыпались проклятья, нападки, оскорбления. С тех пор он отказывается от всех американских напитков и исключает хлопья «Келлогс» из трансгенной кукурузы на завтрак.

Когда заболели солдаты, которые контактировали с боеприпасами, содержащими обедненный уран, американцы с безнаказанной наглостью заявили, что Ирак тоже пользовался таким оружием. Браво! — говорит Джано. Еще им пришлось сквозь зубы признать, что они сбрасывали в Фалуйя бомбы, начиненные белым фосфором, и то после получения свидетельств от морских пехотинцев и показа по телевидению обугленных тел. Брависсимо! К тому же они продолжают как ни в чем не бывало производить аэрозоли — изящный вклад в разрушение атмосферы.

Во сне Джано бормочет странные непристойные ругательства в адрес озоновых дыр.

Джано

На конгрессе, посвященном «Городу будущего», где все ждали моего доклада о деконструктивной урбанистике, я положительно отозвался о городе в форме звезды с жилыми «лучами», пространства между которыми отводились под сады. Кольцевые дороги, связывающие главные лучи, должны пересекать и жилые кварталы, и сады. Большая окружная в Риме, венский Ринг, четыре концентрических кольца Пекина подходят только для городов, построенных в соответствии с общепринятыми традициями. Город будущего с самого начала должен строиться в форме звезды — или шестиконечной звезды Давида, или пятиконечной звезды Соломона, или в форме Розы ветров с восемью или сколько угодно лучами, обязательно связанными между собой кольцевыми дорогами. Они-то и разделяют городские районы. Каждая связующая радиальная дорога должна быть с односторонним движением либо от центра к вершине луча, либо, наоборот, от вершины к центру. Предусматривается, что эти правила можно будет немного нарушить, чтобы избежать всегда подстерегающего нас унылого однообразия. Некоторые сбои и ошибки идут лишь на пользу здоровью мира. Метрополитен прорежет город в четырех основных направлениях (на север, юг, запад и восток) и будет панорамным, надземным и монорельсовым, как диснейлендовский в Лос-Анджелесе.

Будущее далеко, говорил я, так что пока еще можно вносить коррективы в традиционный план города, постепенно прибегая к новациям. Не следует упускать из виду программу-максимум, а между тем выполнять программу-минимум. Я дополнил свой доклад соображениями о том, что нужно учитывать направление ветра при расчетах высоты, наклона и формы строений, чтобы не повторить ужасной ошибки, допущенной в Риме после войны, когда слишком высокие здания EUR[3] перекрыли путь понентино — свежему ветерку с моря. Что, в общем, ухудшило климат столицы и создало в историческом центре города застойные зоны ядовитого воздуха, содержащего окись углерода и убийственную тонкую пыль: стоишь, очарованный видом Пантеона, а они тихой сапой внедряются в твои легкие.

Легче осуществить мой проект в Африке: города там часто являют собой бесформенные скопления хижин и лишь дожидаются сноса и перестройки в соответствии с разумными планами. Или в Китае, где города придумываются с нуля. Теперь об энергетике: в Городе будущего электрической энергией и газом будет снабжаться огромное центральное устройство, что-то вроде водонагревателя в ванной; оно обеспечит горячей водой всю территорию города. Каждая квартира сможет подсоединяться к трубам горячего водоснабжения и получать горячую воду точно так, как газ или электричество.

Между прочим, мой импровизированный доклад, значительную часть которого я построил на заметках, привезенных из Рима, вызывал оживленные аплодисменты. Но в ходе дискуссии выступил один молодой российский урбанист и поздравил меня с тем, что будущее, как он понял из доклада, еще далеко (а что, завтра тоже далеко?), и с тем, что я изобрел велосипед: в Москве в каждом доме есть центральное горячее водоснабжение — именно это я хотел видеть в своем образцовом Городе будущего.

Тут мне стало неловко: как же меня не проинформировали о столь важном достижении Москвы? Я посетил этот город только один раз, и мне показалось, что нам, в Италии, нечему учиться у московских градостроителей. Я ответил осадившему меня коллеге, с иронией заметив, что охотно уступаю русским первенство в деле изобретения центрального водоснабжения и знаю много других достижений московской урбанистики, — например, сталинские улицы шириной в двести — триста метров, однако там нет трамваев или автобусов, перевозящих граждан с одной стороны улицы на другую.

Перепалка продолжалась еще немного и, по мнению делегатов, была самым захватывающим моментом конгресса. Я же счел ее самой пошлой. Пошлым было замечание российского делегата, и таким же пошлым был и мой ответ ему. Я до сих пор не понимаю, как я позволил затащить себя в эту пропасть пошлости, но таков уже был постыдно низкий уровень знаменитых урбанистов, съехавшихся в Страсбург со всех концов земного шара.

Во время ужина с участниками конгресса я мило беседовал с иронично настроенным российским урбанистом, и все шло спокойно, пока к нам не присоединился мрачный итальянский делегат с бородкой, подстриженной в форме секиры. Как только он сел за стол, я поднялся, почувствовав вдруг симптомы аллергической непереносимости. Некоторые коллеги, поняв, что за аллергия побудила меня к бегству, последовали моему примеру и тоже встали из-за стола.

Не впервые я испытываю эти параполитические недомогания. Это просто настоящая болезнь, о которой я говорил даже с врачом; он прописал мне две таблетки «Лароксила» в день. От этого антидепрессанта мне было ни жарко, ни холодно. Главное, конечно, сказал врач, убрать причину. Можно подумать, что речь не идет о половине итальянцев. И еще он сказал, что моя мучительная политическая аллергия со временем может спровоцировать язву желудка: он уже лечит несколько таких больных. В общем, врач объяснил мне, что у меня латентная язва, парадоксальная болезнь, поражающая в основном субъектов, которые выдают соматические реакции за серьезные неприятности.

После ужина и моего бегства из ресторана я отправился пешком к своему «Отель Катедраль», маленькому отелю в центре пешеходной зоны Страсбурга, прямо напротив собора Нотр-Дам. В номере на двоих, который я заказал еще из Рима, я застал Валерию, приехавшую поездом после обеда, как мы и договорились. Я не сумел скрыть своего плохого настроения из-за того, что случилось на конгрессе и потом в ресторане. Когда я рассказал ей о перепалке, в которую меня втянули, она нашла ее забавной. Я простил ее за безразличие, — так же как простил тех известных урбанистов, которые аплодировали мне после доклада, — и не стал упрекать ее, чтобы не испортить эту нашу тайную встречу вдали от римской жизни. Я никогда не говорю Валерии о моей тяжелой политической аллергии; в этих случаях я разряжаюсь на Клариссе, которая выдерживает любые мои жалобы, потому что считает меня в известной мере мнимым больным. К сожалению, она не понимает, что нередко мнимые больные умирают именно от мнимых болезней.