Римский орел
Шрифт:
— Череп! — подхватил Гонорий. — Ему это подходит, верно, Максимин?
— Прямо в цель! — согласился гигант легат. — Но не думаю, чтобы ты, Череп, мог так же бросить меня!
— Пожалуй, — согласился Черепанов, глядя снизу вверх на великана и не испытывая никакого желания бороться еще и с ним. Конечно, тот уже далеко не молод, но состязаться с этакой громадиной… Примерно как бороться с Медным Всадником.
Максимин расхохотался. Он был доволен.
И тут где-то рядом хрипло взревела труба.
— Обед! — сказал кто-то рядом.
— Пир! — возразил Максимин. — В честь возвращения моего старого товарища Гонория Плавта Аптуса. И в честь нашего нового друга кентуриона Геннадия Черепа! Феррат, найди кого-нибудь из моих трибунов и распорядись от моего
— Ничуть! — Плавт улыбнулся. — Это только ты, Максимин, сердишься, когда тебе предлагают много женщин!
Тут все окружающие, кроме Черепанова, жизнерадостно захохотали. Вероятно, это была какая-то старинная и всем известная шутка [81] .
Глава девятая
Командующий Гай Юлий Вер Максимин в кругу друзей
Обедали — вернее, пировали — не в шатре Максимина, а на свежем воздухе. Черепанова командующий особо отметил: предоставил место на собственном ложе, по правую руку от Плавта. А самого Плавта легат «уложил» справа от себя.
81
«…Гелиогабал (римский император Элагабал, 218–222 гг. до Р. Х.), шутя с ним самым непристойным образом, спросил его: „Говорят, Максимин, что в былое время ты одолевал и шестнадцать, и двадцать, и тридцать воинов. А можешь ли ты тридцать раз закончить с женщиной?“ (8) Тогда тот, увидев, что беспутный император начинает вести такие речи, оставил военную службу. (9) Однако друзья Гелиогабала удержали Максимина, боясь, чтобы к бесславию Гелиогабала не добавилось еще и то, что он удалил из своего войска храбрейшего человека своего времени…» (Юлий Капитолин «Двое Максиминов»).
Торжественный обед, участники которого пребывают в горизонтальном положении… М-да. Где-нибудь на загородной даче, после баньки — еще ладно. Это еще Черепанов мог воспринять. Но официальный обед…
Черепанов считал, что русские многое переняли от римлян. Наследники, как-никак. «Два Рима падеши, третий стоит, четвертому не быть». Правда, в двадцатом веке и Третий Рим приказал долго жить. Один орел двуглавый только и остался от великой империи. Но черепановские предки в этом самом Третьем Риме жили. Однако, располагаясь за пиршественными столами строго по старшинству, сидели, а не лежали.
Было в этом «возлежании» что-то излишне интимное.
«Ничего, — подумал Геннадий. — Привыкну».
Тем более что кушанья на столе — отменные. Правда, соусы незнакомые и чертовски не хватало родимой сорокаградусной.
Опрокинуть бы сейчас стопочку водочки! Да под огурчик или грибок солененький. Да под хороший тост…
С тостами дело обстояло так себе. Застольные речи поражали однообразием, поскольку представляли собой исключительно здравицы хозяину. Иногда стихотворные. Иногда чередовавшиеся с похвалами хозяйскому хлебосольству. И пожеланиями, чтобы сын легата унаследовал славу отца.
Одним словом, грубая лесть чередовалась с очень грубой. В стихах или прозе — невелика разница. Но Максимин проглатывал похвалы легко и охотно. Привычно. И ораторствовал за столом тоже в основном он. И в основном о себе. О собственной доблести. О славных эпизодах своей биографии. Присутствующие же внимали, хотя наверняка знали эти истории наизусть. Причем Черепанов сразу понял: все эти хвалы и почтительное внимание — не лицемерие: все эти люди, высшие офицеры, настоящие боевые офицеры, не штабная шушера, слушали своего командующего с настоящим вниманием. И не потому, что тот был неплохим рассказчиком — хотя он действительно был неплохим рассказчиком. Во всем, что говорил и что делал этот великолепный гигант, чувствовалась харизма победителя. Так талант великого актера наполняет бездарные стихи, заставляя видеть в них нечто большее, чем банальный набор слов. И так же, как у великого
Но хозяин не забыл и о новом знакомце.
— Я сам когда-то тоже с борьбы начал, — вальяжно пророкотал он, обращаясь к Черепанову. — Правда, я тогда был совсем сопляк и поборол не одного преторианца, а больше дюжины…
— Ну, сначала-то тебя до преторианцев не допустили! — фамильярно перебил командующего старший кентурион Феррат. — Сначала тебе достались обозники. Септимий, да живет вечно его слава, сразу увидел, что ты — нужный ему человек. И побоялся, что тебя могут попортить…
— Совсем не так, — перебил Максимин не без самодовольства. — Во-первых, император поставил против меня обозников не потому, что беспокоился, как бы его преторианцы не попортили такого парня, как я. Август Септимий был мудр. Он боялся, как бы я не поотрывал им головы. Потому-то и выставил против меня самых толстых возчиков и вместо нормальной борьбы потребовал, чтобы мы как детишки топтались в обнимку. Ха-ха! — Легат запрокинул голову, и вино из чаши широкой струей вылилось ему в глотку. И там исчезло. Вмиг — только булькнуло.
— Я просил его научить меня этому фокусу, — прошептал Геннадию восхищенный Плавт. — Не хочет.
Максимин сцапал с блюда сразу пару жареных голубей и отправил следом за вином.
— Я тогда был молод, — сказал Фракиец, рыгнув. — Но не глуп. Я могу сдавить человека так, что у того кишки изо рта полезут! (Глядя на мускулатуру Максимина, нетрудно было в это поверить.) Но я знал, что понравится императору, а что нет. Поэтому я просто повалял с дюжину обозников в пыли, вот и все. А потом, когда я раза три поймал за хвост его коня, то улучил момент и шепнул Августу: «Дай мне шанс! Я, Гай Юлий Вер Максимин, не стану калечить твоих гвардейцев. Я только покажу, что они есть в сравнении со мной!»
И великий Август Септимий дал мне мой шанс! Ха-ха!
Еще одна чаша опрокинулась на ладони легата, низвергнув содержимое в пропасть глотки. Максимин широко улыбнулся.
— Когда я покончил с ними, мои руки были сплошь покрыты серебряными запястьями [82] . И богоравный Септимий подарил мне вот это! — Максимин подцепил пальцем витую цепь минимум в полкило весом. — Не за то, что я победил. Одного взгляда на меня достаточно, чтобы понять, кто победит. Нет, император почтил меня как человека, умеющего держать слово. Ни один из его преторианцев даже зуба не потерял. Вот так! А теперь я даю шанс тебе! — Командующий повернулся к Черепанову. — Я дам тебе кентурию! А это получше, чем серебро! Но чтобы не говорили, что я жаден — на! — Он содрал с ручищи серебряный браслет и протянул Геннадию, — ну-ка примерь!
82
Серебряные запястья — малые военные награды в римской армии. Так же как золоченые удила или упомянутая ниже витая золотая цепь. Часто перед битвой эти награды поднимали на специальных шестах, чтобы пробудить в легионерах доблесть. Или алчность.
Подполковник примерил. В браслете легко поместились бы оба его запястья.
— Ха-ха! — гоготнул Максимин.
Все прочие тоже изрядно развеселились.
Черепанов поднатужился и согнул украшение. Теперь оно пришлось почти впору.
— Молодец! — одобрил Максимин.
Но он явно чего-то ждал от Черепанова.
Аптус пихнул Геннадия в бок.
— Благодари! — прошипел он.
Ну, это можно!
Геннадий взял со стола чашу.
— Я не предлагаю выпить за тот дуб… — Тут он спохватился и сделал поправку на специфику местных обрядов. — Нет, за тот кедр, из которого нарубят дров для погребального костра, в котором сгорит бренное тело великого Максимина Фракийца!