Римский период, или Охота на вампира
Шрифт:
– Вадим, только я вас прошу: дайте слово, что не скажете Виктору о том, что я была в Риме!
– Честное пионерское!
– Нет, я серьезно! Это его убьет! Он такой замечательный! Но вы же понимаете…
Да, теперь, когда она рассказала мне продолжение легенды, я понимал. Она улетела в Америку из-за двух телефонных звонков, ради которых бросила в России все, что имела.
Один из этих звонков – сыну, которого она не видела шесть лет. Она не сообщила ему, что эмигрировала из СССР, но она вынуждена была указать его в своих документах в Вене, и ХИАС сообщил ему, что скоро приедет мать. Тем не менее их встреча не поддается описанию, ее должны играть великие актеры, я еще не знаю кто – новая Симона Синьоре или Маргарита Терехова. И потому я не буду пока вдаваться в детали, а скажу только, что когда он приехал к
Но все же не этот звонок определил судьбу Виктора Кожевникова, а другой – из Бруклина в Торонто.
В гостиничном номере, который Анна делила с еще одной эмигранткой, не было телефона. Она обменяла три доллара на мелочь и снизу, из вестибюля, из телефона-автомата позвонила в Торонто.
Мужской голос на том конце провода буднично сказал:
– Hello!
– Это я, – тихо сказала Анна. – Здравствуй.
– Ты? Откуда ты звонишь?
– Из Нью-Йорка. Из телефона-автомата.
Была короткая пауза, а затем:
– Аня, ты можешь там, где ты сейчас стоишь, простоять час? Через час я буду в Нью-Йорке.
– Это невозможно. Я узнавала, даже самолетом от Нью-Йорка до Торонто два часа лету.
– Это тебя не касается. Ты забыла? Моя фамилия…
– Я помню, – сказала она с улыбкой, и слезы навернулись ей на глаза. – Раппопорт, с тремя «п».
– Вот и все. Говори свой адрес, через час я буду.
Она назвала свой отель и номер своей комнаты, но он думал, что она прилетела в Америку советской туристкой, и все пытался обезопасить ее от осложнений с советскими попутчиками.
– Аня, я тебя прошу – никаких комнат, просто стой где стоишь. Где ты стоишь?
– У себя в отеле, в вестибюле. Я тебя жду.
Но она не смогла ждать, это было не в ее характере. Она поймала такси и на последние деньги помчалась в аэропорт встречать ближайший самолет из Торонто. Полчаса она ехала в аэропорт, полчаса искала там самолет из Торонто, не нашла и с последним долларом в сумочке автобусом вернулась в отель.
Раппопорт уже сидел в номере с ее соседкой и ждал ее.
Когда-то в Москве он в присутствии трех американских дипломатов сжег в камине миллион долларов, и эти дипломаты увезли в своем дипломатическом багаже перечень номеров сожженных купюр – с тем чтобы американское казначейство выдало Раппопорту новые купюры взамен уничтоженных. Вот только найти этих дипломатов в США Раппопорт не сумел – они растворились в воздухе вместе с его миллионом.
Но в его фамилии было три «п», и, как говорил его папа, каждая стоила миллиона. Через полгода он создал строительную компанию и начал строительство вилл и элитных многоэтажек для англоязычных канадцев, бегущих из стремительно офранцузившегося Квебека, а еще через год затеял израильско-канадский бриллиантовый бизнес с единственной целью – соблазнить Россию своими высокими ценами на якутские технические алмазы, завязать таким образом связи с Кремлем и КГБ и вывезти из СССР Анну.
– Идиотка! – говорил он ей теперь в бруклинском отеле, целуя ее и смеясь от счастья. – Если бы ты проторчала в Европе еще месяц, я бы уже вылетел за тобой в Москву! Смотри, у меня уже и билет на руках – «FinnAir». Месяц назад у меня были эти советские мудаки из Внешторга, зазывали в Москву и Айхал смотреть их технические алмазы. Конечно, я дал им возможность себя уговорить. Но теперь – на хрена мне этот билет?! – И он подошел к окну, чтобы выбросить свой авиабилет с семнадцатого этажа.
– Стой! – закричала Анна. –
Вот какие сюжеты – и десятки других! – я еще вчера излагал Тибру, римской Волчице и задворкам Трастевере, вдохновенно вышагивая по античным плитам римских мостовых и тасуя самые вкусные эпизоды и сцены как пасьянс, то так, то эдак, перемежая смешное с трагическим и сентиментальное с политикой, чтобы здесь, в колыбели возлюбленного мной неореализма, мысленно выверить каждый кадр своего будущего фильма, а затем, прилетев в Америку, наповал сразить своим сценарием любого голливудского продюсера. Не знаю, какую книгу об эмиграции собирался писать Рубинчик, застрявший в Вене в должности портье пансиона «Зум Туркен», но еще вчера, слоняясь по Риму, я свой фильм уже видел от первой сцены до последней – его оставалось только снять.
Однако сегодня, когда от Беллы пришло такое письмо…
«В Сирию продолжают прибывать кубинские десантники, у нас армии объявлена готовность номер 1, и все вокруг говорят о войне…»
Эту фразу, как неподъемную ношу и как горб на спине, я походкой покойника притащил с площади Сан-Сильвестро на улицу San Celsa, к Вите Кожевникову. Его, конечно, не было дома, но я знал, что, как настоящий римлянин, он к двум часам дня прикатит домой поспать – тут весь город вымирает с двух до четырех, в это время вообще всю Италию можно брать голыми руками, я даже не понимаю, чего там телится генерал Огарков – неужели в Генштабе Советской Армии не знают таких простых вещей?
Я сел напротив Витиного дома в крошечной траттории, где Виктор каждое утро выпивает свой «уно кафе» с бутербродом «панино рипиено» и читает кучу газет – от «Tempo» до «Paese della Sera». Здесь я нагло заказал себе «уно пицца», зная, что Виктор расплатится, для него это мелочь. Я вообще считаю, что общество должно если не кормить, то хотя бы подкармливать искусство, это признак здоровья общества. А когда общество перестает это делать и бросает искусство на самообеспечение, то искусство мстит ему, скармливая такому обществу жвачку макулатуры и порнографии. Конечно, может случиться, что я далеко не гений и Витя напрасно потратит милю на мой кусок пиццы. Но даже если на десять не-гениев окажется один гений, он будет стоить десяти кусков пиццы, потраченных на остальных, не так ли? И потому я без всяких комплексов и зазрения совести могу месяцами жить в долг, полагая, что люди, которые наградят меня тарелкой супа или куском пиццы, знают, что этот их вклад в искусство не пропадет зря. А когда меня стыдят моим нищенским образом жизни, я всегда вспоминаю Андрея Смирнова, постановщика «Белорусского вокзала» и «Осени». В день, когда Андрей получал постановочные за «Белорусский вокзал», я оказался на «Мосфильме», и Андрей мне сказал: «Слушай, ты не можешь пару часов повозить меня по Москве?» У меня в то время уже были «Жигули», и мы пошли в кассу «Мосфильма», Андрей получил толстенную пачку денег – 6000 рублей! Мы сели в мою машину и поехали раздавать Андреевым друзьям-кредиторам его долги. Мы ездили по Москве полдня, и к вечеру, когда мы приехали к дому Андрея на Беговой, у него от шести тысяч осталось рублей двести. Поднявшись по лестнице к своей квартире, где он жил с женой и двумя дочками, Андрей вдохнул запахи кухни из-за своей двери и сказал:
– Блин! Опять этот запах нищеты – запах жареной рыбы!..
Да, если бы мы стеснялись своей нищеты и долгов, не было бы «Белорусского вокзала», всего Достоевского, Гоголя, Чайковского, Маяковского и многих-многих других. А в Италии – не Модильяни виноват в своей нищете, а итальянцы и французы, которые довели своего гения до голодной смерти…
Темно-бордовый «пежо» Виктора подрычал к траттории без четверти два, Виктор впорхнул под навес, потрепался по-итальянски с хозяином и подсел ко мне:
– Я заказал нам по пасте «Ангельские волосы» и бутылку вина. Но мы должны слопать это до двух, в два у нас все закрывается.
– Я знаю.
– Что случилось? У тебя такое лицо, словно тебе отказали в американской визе.
– Хуже, Витя. В Израиле вот-вот начнется война. Мне нужно вытаскивать оттуда сестру.
– Я думал, ты скажешь «поэтому я лечу в Израиль». – Виктор разлил по стаканам вино, которое принес хозяин, и стал быстро и ловко есть тонкие, как волосы ангелов, макароны, накручивая их на вилку.