Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
Незадачливый вербовщик съежился.
– Убирайся отсюда, гадина…
Тот, видимо привыкший к тому, что его награждают кулаками, вскочил и попятился к двери.
Пархоменко сгреб листовки и сунул их в карман.
– У нас в нужнике нынче бумага кончилась…
Под улюлюкание вербовщик выскочил из блока.
Утром, после проверки, Андрея оставили в лагере. Его вызывали в канцелярию гестапо.
Низкое каменное здание, темные глазницы окон. В дверях лагершутце – полицейский из заключенных уголовников. Он лениво курит сигарету, прислонясь спиной к дверям. Солнечные зайчики играют на его белесых бровях, ресницах, гладковыбритом круглом подбородке. «Совсем деревенский парень, – решил Андрей, подходя к дверям. – Такой, как и наши ребята… Снять с него только форму…»
Но стоило Андрею подойти к дверям, как полицейский преобразился.
– Шнель!
У Андрея в предчувствии чего-то страшного сжалось сердце.
Лагершутце быстро вынул изо рта сигарету и резким движением руки хотел ткнуть ее, как в пепельницу, в лицо Андрею. Бурзенко тут же отклонился назад и, как это не раз он применял в боксерских поединках, «нырнул» под руку. Прием защиты Андрей выполнил быстро, инстинктивно, не думая.
– Шнель! – взревел лагершутце и ударил Андрея палкой по спине.
В полутемном коридоре три двери. В какую? Полицай палкой направил Бурзенко в крайнюю правую.
Просторная комната, низкий потолок, на окнах цветы. Справа у окна – письменный стол. Рядом с окном на тумбочке – радиоприемник. Пухлолицый, с глазами навыкате немец в форме младшего офицера смерил Андрея холодным взглядом и жестом руки показал на середину комнаты.
– Битте!
Потом протянул руку и толстыми пальцами включил приемник. Полились мелодичные звуки танго. Как давно Андрей не слыхал никакой музыки, кроме фашистских маршей!
Но танго служило сигналом. Два рослых эсэсовца, вооруженных палками, выскочили из боковых дверей. На голову, плечи, спину Андрея посыпались удары. «Только бы не упасть», – подумал Бурзенко, прикрывая голову руками.
Офицер глядел на ручные часы. Через три минуты он выключил музыку. Запыхавшиеся эсэсовцы прекратили избиение.
У Андрея гудела голова, в ушах стоял звон, все тело горело, с лица текла кровь.
В комнату, широко шагая, вошел худощавый немец в штатской одежде. На его носу блестели очки. Офицер кивнул головой, и лагершутце стал переводить вопросы:
– Лейтенант?
– Рядовой, – ответил Андрей и вытянулся.
– Врешь?
– Врать с детства не учили.
– В каких парашютных войсках служил?
– Я рядовой пехоты.
– Молчать! Отвечать быстро, не задумываясь. Почему очутился в тылу наших войск?
– Наша рота оказалась в окружении.
– Коммунист?
– Нет.
– Кем работал?
– Я был спортсмен.
– Кем?
– Боксером был.
Вопросы сыпались один за другим: где учился, в какой части служил, собирал ли профсоюзные взносы, какие носил оборонные значки и т.д. и т.п. И в этом потоке вопросов упрямо повторялись одни: когда и где был высажен с самолета, какое имел задание. По ним Андрей сразу догадался, что в лагерь пришло его личное дело из Дрезденской гестаповской тюрьмы.
Там Андрея допрашивал такой же грузный немец в форме гестапо, с таким же тупым взглядом задавались те же вопросы. И так же били палками. Только там, в Дрездене, одновременно с Бурзенко допрашивали туркмена Усмана и москвича Ефима Семеновича. Попали они в руки гестаповцев через месяц после побега из Ганноверского шталанга, лагеря военнопленных.
Глава двенадцатая
Это был дерзкий побег: ведь троим советским воинам, не зная немецкого языка и местности, без компаса и продовольствия предстояло пройти через всю фашистскую Германию и Польшу. Они ясно понимали, как малы их шансы на успех, но они предпочли бы погибнуть в неравной схватке при поимке, чем жить в фашистском плену.
Шли ночами, пробираясь по оврагам, перелескам, полям. Населенные пункты обходили стороной. Любой дом, даже одинокая усадьба лесника, маленькая будка у железнодорожного переезда грозили пленом.
Путь держали на юго-восток, ориентируясь по звездам.
– Только бы выбраться из проклятой Германии, – говорил Ефим Семенович. – Там будет легче. В Польше – это почти что дома!
В первые же дни после побега, когда у беглецов немного улеглось нервное возбуждение, их стал мучить голод. Небольшой запас высохшего хлеба и соли, который удалось тайно сэкономить в лагере, растягивали на целую неделю. А пьянящий весенний воздух и утомительные переходы возбуждали неутолимый аппетит. Пробовали есть молодую траву, зеленые побеги пшеницы и кукурузы.
На десятые сутки Ефим Семенович решил во что бы то ни стало раздобыть еды.
Глубокой ночью беглецы подкрались к дому, стоящему на окраине небольшой деревушки. Бурзенко направился к сараю. Он быстро нашел небольшую дверь и открыл железный засов.
В сарае темно. Ноздри щекочет запах квашеной капусты и вяленого мяса. Раздумывать некогда. Прикрываясь полою куртки, Андрей чиркает зажигалкой и видит аккуратные приземистые бочонки с капустой, помидорами, огурцами. С железных крюков свисают два обвяленных, но еще не копченных окорока.
Андрей с усилием подавляет желание вцепиться в них зубами, снимает оба окорока, набивает карманы огурцами. Что бы еще прихватить? Осмотрелся. На полке он замечает небольшой картонный коробок с сыром. Забирает и его.
Осторожно, стараясь не шуметь, Андрей выбрался из сарая и, прижимаясь к стене, крадучись, добрался до угла дома. Там его ждали Усман и Ефим Семенович.
– Что-то вкусно пахнет, – Усман потянул носом.
Полчаса быстрой ходьбы, и маленький отряд далеко углубился в лес. Как приятно шагать с такою ношею! И когда Ефим Семенович объявил привал, Усман толкнул локтем Андрея.
– Сейчас наш праздник будет.
Но майор твердо сказал:
– Никакого пира не будет. Немного подкрепимся, и ходу. Надо как можно дальше уйти.
С этими словами он отрезал самодельным ножом каждому по ломтю мяса, дал по соленому огурцу и по кусочку сыра.
– Ешьте стоя. Чтоб на земле следов не оставлять.
Еду проглотили мгновенно, и снова в путь. Перед самым рассветом, когда отмахали несколько километров, остановились в глухом лесу, около заброшенного дома. По стеблям прошлогодней травы, которая густо росла возле дверей, можно было догадаться, что здесь давно никто не живет. Влезли на чердак и втянули туда за собой небольшую шаткую лестницу.