Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
Более трех часов беглецам удавалось ускользать от ярых преследователей. Они много раз слышали почти рядом голоса, издали видели полицейского. Может быть, и прошли бы немцы стороной, не будь с ними собак. Одна из них наткнулась на притаившихся беглецов. Не успел Андрей вскочить, как овчарка с лаем бросилась на него.
Сопротивляться было бесполезно. Ефим Семенович едва успел выбросить нож.
Избитые, закованные в ручные кандалы, они были доставлены в город Дрезден, в гестаповскую тюрьму.
Снова плен, снова все повторяется сначала. Только на этот раз Андрею пришлось познакомиться с гестаповским конвейером, с камерой пыток.
В просторном подвале сыро и сумрачно. Но едва Андрей перешагнул порог, как вспыхнули два прожектора. Свет на мгновение ослепил глаза.
– Ну как, господин русский, вы уже подумали?
Перед Андреем стоял грузный, мордастый гестаповец. Его огромный живот стягивал лакированный ремень.
– У вас было время на размышление. Жизнь человеку дается только один раз, – сказал он вкрадчивым голосом. – Да. Один раз, а вы такой молодой! Мне вас жаль, – гестаповец говорил на русском языке, без акцента. – Когда вас сбросили? В каком районе? Мы здесь одни, и о вашем признании никто не узнает. Клянусь вам. Скажите, какое вам дали задание, назовите явки, кто содействует в протекторате? Несколько слов, и ваша жизнь спасена.
Андрей молчал. «Пусть, гады, думают, что я не беглец из концлагеря, а разведчик. Все равно и тех и тех убивают…»
– Ну что ж, не хотите по-хорошему, начнем по-плохому, – и гестаповец кивнул головой. И началось. Два рослых гитлеровца били Андрея палками. Потом вылили на него ведро воды. Когда Бурзенко, шатаясь, поднялся, на него снова обрушился град ударов.
Потом ему выкручивали руки, рвали волосы, прижигали раскаленными железными прутьями.
– Будешь говорить?
Андрей молчал.
Гестаповец открыл портсигар, закурил. Выпуская голубые кольца дыма, медленно произнес:
– Жизнь, видимо, вам недорога. Ну что ж. Мы вас расстреляем.
И отдал какую-то команду по-немецки.
Два палача поставили Бурзенко лицом к стене. Перед Андреем был толстый деревянный щит, весь пробитый пулями. На цементном полу виднелись следы несмытой крови… Андрей почувствовал на затылке холодное прикосновение пистолета. Он не мог видеть, что гитлеровец поднял второй пистолет и выстрелил вверх. В ту же секунду палач ударил Андрея палкой по голове…
Когда Андрей пришел в себя и открыл глаза, то не сразу сообразил, где находится. В радуге мерцающих огней он увидел одутловатое лицо следователя. Гестаповец что-то говорил. Его губы улыбались, Андрей напрягал память. В ушах глухой шум. Сквозь этот шум откуда-то издалека доносились слова:
– Ты теперь на том свете… Да. Но и там есть немцы… Тебе их не избежать.
Что было потом, Андрей не помнит.
Очнулся он от страшного крика. Где он? Что с ним? Перед лицом его два фашиста двигаются вверх ногами и кого-то бьют. Почему они вверх ногами? Нет, это не они, а он, Андрей, находится вверх ногами. Именно он. Его привязали за ноги к потолку. А руки, скрученные за спиной, оттягивают пудовые гири…
А кто кричит? Знакомый, очень знакомый голос. Это… это… Усман! Да, Усман, терпи, Усман! Стисни зубы и молчи, Усман!..
Усмана, так же как и Андрея, подвесили за ноги и били палками по ребрам.
Десять дней и десять ночей длился кошмар, этот страшный сон, это существование на грани жизни и смерти. Их били, ослепляли светом, дразнили едой, пытали током, уговаривали и шантажировали. Пытали по одному и всех троих вместе, по очереди на глазах друг друга и одновременно. Но никакие пытки не смогли заставить их сказать правду.
Особенно сильно пытали Ефима Семеновича, фашисты переломили ему кости рук и ног. Он лежал неподвижно. Силы покидали его. Темные глаза поблекли, ввалились. Опухшее лицо, все в кровоподтеках и синяках, заросло черной бородой. Крупные мясистые губы, покрытые темным налетом, местами потрескались. И эти запекшиеся губы шепчут:
– Усман, что ты плачешь? Стисни зубы и молчи. Молчи и запоминай. Все запоминай. Придет час расплаты! Скоро придет!
Медленно наступал рассвет. За окном, за решеткой, началось утро. Усман размазал кулаком влагу под глазами.
– Я буду молчать. Камнем буду молчать.
– Вот так, – прошептал майор.
В камере стало тихо. Андрей задремал. Но ненадолго. Его разбудил необычно хриплый голос Ефима Семеновича:
– Передайте в штаб армии… задание выполнено… – он приподнялся на локтях, глаза лихорадочно блестели. – Прощайте…
Андрей и Усман бросились к другу. Усман взял большую руку майора и прижался щекой к ней.
– Ефим Семенович… Скоро солнце взойдет… Мы будем его смотреть…
Квадрат неба в маленьком окне, перечеркнутый железными прутьями, из белого постепенно становился розовым, потом красным. Красным, как кровь, которая вытекала изо рта Ефима Семеновича, красным, как знамя, под которым он жил, сражался и умер.
Тело майора два дня находилось в камере. А на третий на рассвете вошли солдаты и куда-то повели Андрея и Усмана. Они обнялись на прощание, поцеловались.
Но их не расстреляли, а привезли на станцию. Пленников втолкнули в товарный вагон, переполненный заключенными. К вечеру Усман занемог.
Глава тринадцатая
– Да-с, богатства Каспийского моря неисчислимы. Ни в одном водоеме нашей планеты нет ни такого разнообразия, ни количества осетровых. И по улову рыбы, особенно ценнейших осетровых пород, Каспий занимает первое место…
– Простите, Петр Евграфович, можно спросить?
– Пожалуйста, пожалуйста.
– Вот вы нынче говорите, что улов рыбы на Каспии – самый большой в мире, – заключенный встал, словно в школе, с места и, трудно подбирая слова, спросил: – А как же дальше будет? При такой мировой ловле вскорости и ни одной рыбины, осетрины то есть, вовсе не останется?
Петр Евграфович выслушал, снял очки, протер их полою полосатой куртки и водрузил на прежнее место. В глубоко запавших глазах профессора доброта и грусть.