Рипсимиянки
Шрифт:
– И что же ты ответила на его слова, матушка?
– Мне не осталось ничего, как простить его и покинуть ту землю, где он живёт. Земля, как и небо, большая, её хватит на всех, каждому на ней уготовано место: и верующему, и нет, и доброму, и сердитому, и скупому, и щедрому.
Слова Гаянии становились всё тише и тише, и Рипсимия уже отчасти не слышала, что говорит настоятельница – её голос перебивал громкий звук: звенел металл, под ногами всё дрожало, будто тысячи лошадиных копыт пронеслись по земле. Звук приближался, пугая всё живое вокруг каменных стен Дома Божьего. Само зло, казалось, решило посетить обитель: сильные кулаки били в деревянную браму, но она отважно терпела, крича: «Буду держаться до последнего!»
– Пришли… – только и выговорила настоятельница монастыря Святого Павла.
Рипсимия схватила руку Гаянии, крепко сжимая её пальцы.
– Матушка… – прошептала девушка.
Что-то внутри обжигало Рипсимию: оно тянулось от живота, задерживалось где-то около солнечного сплетения, затем быстро поднималось к горлу и больно резало, раздирало, жгло его; ступни отяжелели, словно их опутали цепями, приросли к земле, голени и икры дрожали, тряслись, каждая мышца нервно сокращалась, словно от конвульсий; в глазах стало темнеть – так бежавшая из Рима красавица стояла лицом к лицу со смертью.
Гаяния взяла в обе руки свою мантию и, освободив ноги, побежала ко входу в монастырь, лишь обронив пару фраз Рипсимии:
– Дитя моё, беги скорее к сестре Нуне – она знает тайный ход. Ничего не объясняй ей – нет времени, просто скажи укрыть тебя в подземной комнате. Бегите в укрытие, ради Бога, прошу, иди же скорее, не стой, спасайся!
И тут Рипсимия словно проснулась: если есть шанс, хотя бы ничтожно маленький шанс спастись – нужно бежать, скорее бежать к Нуне.
– Где же ты? Где? – Рипсимия оглядывалась по сторонам, металась, как птица, попавшая в клетку, бегала из стороны в сторону, глазами ища Нуне. – Нуне! – страх парализовал голос, и лишь тихий писк сорвался с губ послушницы.
Рипсимия бросилась по коридору, влетела в лазарет, но там было пусто – дева побежала наверх, подрясник мешал, путал её ноги, замедляя бег послушницы. Она врывалась в каждую келью, открывая двери настежь, и снова выбегала.
– Сестра, стой! Остановись! Стой! – воскликнула девушка, увидев со спины силуэт послушницы. – Нуне!
– Что случилось? На нас напали?
– Нуне, послушай, – Рипсимия обхватила запястья Нуне, – ничего не спрашивай, прошу, скрой меня, матушка сказала, что ты знаешь куда. Иначе меня убьют!
– Скорее, бежим! Скорее же!
Укрытие находилось под молельным залом: вход в подземную комнату скрывался под тяжёлыми мраморными плитами. Нуне упала на пол и попыталась отодвинуть их, но тщетно. Послушница плакала от бессилия.
– Господи, напрасны наши старания! Мы не успеем!
– Успеем! – крикнула Рипсимия и рухнула на колени. Она помогала отчаявшейся Нуне поднимать плиты, пальцы дев уже посинели от тяжести, а в спине чувствовалось неимоверное напряжение и боль.
– Первая! – Нуне выдохнула. – Я не знаю, как быть? Ещё две!
– Осилим! Ну же!
Вторую плиту девы кое-как оттащили – времени отдыхать не оставалось.
– Ты слышишь? – Нуне крутила головой по сторонам. – Они уже вошли на территорию!
– Третья! – Рипсимия с надрывом отодвинула последнюю плиту. Дева опустила голову, словно молясь, руки болтались, как две нити, встать не хватало сил.
– Скорее, лезь! Сиди тихо, постарайся не издавать звуков! Постарайся! – Нуне обняла Рипсимию, словно в последний раз, а затем открыла деревянную крышку, затолкав девушку внутрь. – Сестра, спасай свою душу! Всё будет хорошо! Бог с тобой!
– Тебе не поставить плиты на место, сестра, ты одна не сможешь закрыть вход сюда!
– Тише, тише… – Нуне молила Рипсимию.
Нуне в последний момент закрыла плитами вход в укрытие.
В молельный зал вошли люди императора.
Нуне дрожала и молила Христа, чтобы они не увидели в идеально ровном полу щель – последняя плита, закрывающая вход в убежище, легла неровно.
– Кто такая? – старший воин грозно обратился к Нуне. – Имя!
– Сестра Нуне.
– Не римлянка?
– Добрый человек, Каппадокия когда-то была моим домом, но покинула я те земли, прибилась к чистым и светлым девам, теперь говорю с Богом, тружусь во благо людей, читаю о врачевании и живу здесь уже много лет в покое и послушании, – Нуне смотрела на воина в надежде поймать его взгляд. – Добрый человек, беспокоит ли тебя что-то?
– Откуда тебе знать, какой я человек? – раздражённо спросил центурион. – Ты всех называешь добрыми? И кто тебе сказал, что какая-то хворь меня беспокоит?
– Но ведь злых людей нет на земле! – Нуне не прекращала изучать глазами римского воина. – Есть люди несчастные, больные, нелюбимые, оттого они причиняют зло другим.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся императорский муж. – Мало ты знаешь в жизни, женщина, и мало ты знаешь нашего императора! Ну а о хвори ты моей как догадалась?
– На твоих ладонях, в самой их средине, виднеются капельки пота, обычно они проявляются у тех, кого тревожит болезнь или мучает слабость. Нужна тебе помощь, добрый человек, идём, я ускорю выздоровление.
– Если ты не поможешь, я обезглавлю тебя!
– Прошу, добрый человек, – Нуне рукой указала путь воину, – иди первым, ибо гость ты наш, а я пойду следом.
Широкий, как скала, воин всем телом повернулся к своим легионерам и громким устрашающим голосом, летящим из его каменной груди, отдал приказ: «Собрать всех до единой дев здесь и проверить, нет ли среди них беглянки!»
По дороге к лазарету центурион выспрашивал о девушке из знатной римской семьи, которая посмела не просто отказать императору, но и обхитрить его посланников. Нуне только сочувственно вздыхала и качала головой – она утверждала, что не знает здесь никаких римских красавиц и тем более тех, кто сумел обмануть великого правителя.