Риск эгоистического свойства

Алюшина Татьяна Александровна

– Потому что, Кошка, нечего было завоевывать, – ровно ответил он, – основной приз, твоя любовь, ждал другого, а подачек от жизни я никогда не принимал.

– Знаешь, Тим, вы все сволочи! Эгоистичные мужские сволочи, которые играют в свои жестокие игры, а женщины у вас просто спортивный инвентарь!

– Да, Катюха, но только от женщины зависит, останется она футбольным мячом, ядром для метания или ведущим игроком на женском игровом поле, где уже мужчины выполняют роль инвентаря. В жизни все так, и для женщин и для мужчин, либо ты личность, либо мячик для битья.

– Я пошла спать! Мне надоело твое философствование. На сегодня более чем достаточно! – возмущалась Катерина.

– А мне казалось, тебе нравится, когда я умничаю, –

посмеялся тихо Тимофей.

– Но не без конца же! – огрызнулась Катерина.

Она ворочалась в постели, не находя покоя, уговаривала себя выбросить все из головы и заснуть, пару раз прикрикнула мысленно – ничего не помогало, ни уговоры, ни приказы!

Предательство.

Предательство окружало ее с детства. От самых родных людей, от тех, кто по сути своей должны оберегать, защищать и любить. Ее предали родители, сестра, бабушка.

Ее никогда не предавал только Тимофей!

Он требует: переосмысли и отпусти навсегда детские обиды и горести!

Как?!

Это тянется тысячью нитей из прошлого в настоящее, напоминая о себе в нынешней, казалось бы, благополучной жизни…

Катерина проходила интернатуру в клинике, когда в середине ноября ей на вахте общежития оставила сообщение Евгения Ивановна, неизменный «адъютант» бабушки, с просьбой перезвонить при первой возможности.

– Ксения Петровна в больнице! – всхлипывая в трубку, сообщила соседка.

Катя была у бабушки в гостях три дня назад, в воскресенье с обычным визитом. Ксения Петровна выглядела плохо, лежала, не вставала, но ни на что не жаловалась. Впрочем, если не возникала потребность дать почувствовать Катерине себя виноватой или обязанной, бабушка жаловаться не стала бы.

У Ксении Петровны обнаружили скоротечный рак позвоночника, когда она проходила плановое полугодичное обследование. Диагноз прозвучал как приговор – лечить поздно!

Катерина проводила возле нее все свое свободное от учебы и работы время, исполняла капризы, мыла, ухаживала, обслуживала, делала уколы, когда медсестры зашивались в работе, делала профессионально, пригодился многолетний опыт работы санитаркой. Ксения Петровна пациенткой была капризной, трудной, с массой претензий, требований. Катерине доставалось! Порой от усталости ей хотелось умереть вместо бабушки, никаких крупиц сил не оставалось.

В какой-то момент бабушка поняла со всей отчетливостью, что умирает. Смерть подошла так близко, что они смотрели друг другу в глаза. Она ушла в себя, молчала целыми днями, стала задумчивой, забыв «строить» медперсонал и внучку.

Катя очень ясно помнила ту ночь, двенадцатого февраля.

Она задремала возле бабушкиной койки и проснулась, подскочив от неожиданности, когда Ксения Петровна страшной от болезни, пожелтевшей, прозрачной, холодной рукой взяла ее за локоть.

– Я должна тебе сказать, Катерина…

– Укол сделать? – засуетилась Катька. – Очень больно?

– Сделаешь после. Выслушай меня.

Катерина привычно выпрямилась на стуле – держала осанку, приготовившись к нескончаемым наставлениям-поучениям.

– Я хочу попросить у тебя прощения, – твердо произнесла Ксения Петровна.

Катерина видела, что она преодолевает не только ужасную боль, а что-то еще, себя наверное. Преодолевает, ломает и… ненавидит за это Катьку! Это блестело непролитой слезой в ей глазах. Она смотрела на внучку в упор и боролась с ненавистью.

– Я плохая мать. Я не люблю детей и не любила свою дочь. Мой муж умер, когда Анастасии исполнилось два года. Я не могла простить, что он умер и оставил меня одну. Мне, кроме него, никто не был нужен в этой жизни. И ребенок не нужен. Но она моя дочь, и я понимала, что есть определенные обязанности, которые следует выполнять. Я должна воспитать и вырастить ее. Я знала, что дисциплина, четкий порядок, жесткий контроль и справедливое наказание сделают из ребенка успешного человека. А она сбежала. На следующий день после своего восемнадцатилетия, втайне от меня, она вышла

замуж за твоего отца и переехала к нему жить. Твой отец старше ее на пять лет, тогда он уже работал инженером, и я решила оставить все как есть. Я могла бы вернуть Анастасию и аннулировать брак. Через два года у них родилась Лида, а через пять лет ты. Они всегда плохо жили, но Анатолий старался сохранить брак ради детей, и он любил твою мать, по крайней мере вначале. А она любить не умеет и не умеет быть женой и матерью. И все же, благодаря твоему отцу, они прожили четырнадцать лет. Когда он не выдержал, Анастасия обвинила во всем его и тебя. Ты так похожа на своего отца. За все годы их совместной жизни мы виделись шесть раз, и то потому, что на этом настаивал Анатолий. И каждый раз Анастасия обвиняла меня в своей сломанной жизни и в том, что я ее не любила.

Ксения Петровна закрыла глаза, собираясь с силами, сглотнула сухим горлом. Катерина торопливо дала ей попить. Бабушка сделала несколько глотков, отвела чашку рукой.

– Сядь.

Катерина села на стул.

– Когда отец привез тебя ко мне, я не хотела тебя брать. Мне никто не был нужен, тем более маленький ребенок, но я понимала свою ответственность и согласилась. Я решила исправить свои ошибки, допущенные в воспитании дочери, и воспитывать тебя тверже и требовательнее. Чем безропотнее ты подчинялась, тем большее давление я на тебя оказывала, – она посмотрела Катьке прямо в глаза, – и делала это осознанно. Я вымещала на тебе обиду на мужа, на дочь, на жизнь и наблюдала, как ты исполняла мою волю и ломалась, переставая быть личностью. Я не понимала, что ты дар Божий, что не живу в одиночестве, и есть кому передать свои знания, и это шанс научиться любить. Я знаю, что ты меня ненавидишь, как и твоя мать. Но ты во сто крат сильнее и умнее Анастасии! Ты не вступила в открытую борьбу, но ты сумела добиться и сделать все вопреки мне, как сама решила. Я все знаю про тебя и Тимофея, и уже давно. Я могла бы прекратить вашу дружбу в один день, засадив его в тюрьму. Но я поняла, что ты уже другая, и никогда не простишь мне этого, и не смиришься, и сломаешь свою жизнь и мою. Я горжусь тобой, как ни тяжело мне в этом признаваться. Если сможешь, прости меня. Оказывается, это страшно – умирать, когда сделал столько неправильного, исковеркал чью-то жизнь и когда тебя ненавидят.

– Я тебя не ненавижу, – глядя в темное зимнее окно, сказала устало Катька.

Искренне. Не чувствовала она ненависти к ней, обиду, обвинение, злость – наверное, но не ненависть!

Катьке казалось, что говорить больше не о чем, но Ксения Петровна продолжила исповедь надтреснутым болью голосом:

– Все эти годы Анатолий присылал деньги на твое содержание. Последние несколько лет он стал предпринимателем, и суммы увеличивались. Он живет не в Москве, его адрес и телефоны найдешь в комоде. Он не бросал тебя, это я поставила условие, что он никогда не предпримет попыток общаться с тобой. Он согласился. Я практически не тратила этих денег, открыла счет в банке на твое имя. Сейчас там скопилась очень большая сумма. Она твоя. Дарственную на квартиру я оформила на тебя. Теперь это твоя квартира.

– Это чтобы я тебя простила? – холодно спросила Катька.

– Это чтобы ты не пропала в этой жизни от нищеты. Раз в месяц все эти годы я звонила твоей матери и сообщала, как твои дела. Ее адрес и телефон найдешь там же, где и отцовские.

– Она живет в Москве? – отстраняясь от боли, схватившей за горло, спросила Катерина.

– Да. Она и твоя сестра Лида.

– Они хотели со мной встретиться?

– Нет.

Катька молчала, оплакивая себя сердцем, ей хотелось орать во все горло, задать вопросы: почему?! Почему она жила нищенкой, в сиротском платье, без игрушек, без радостей, без детства, когда у них были средства на нормальную жизнь?! Это что, один из садистских приемов воспитания аскезой? Почему она не давала ей общаться с отцом?! Еще один издевательский пункт? Почему она исковеркала ее детство?!