Риск – это наша работа
Шрифт:
– Ильхом Сайдулла, – представился гость встречно, произнося слова шершаво, с непонятным акцентом. Шерхан часто встречался с афганцами и готов был утверждать, что этот акцент не афганский. И фарси, и дари [15] – языки плавные и мягкие, без шершавости. Этот ближе к турецкому или даже к какому-то из европейских. Например, к немецкому. – Меня к вам прислал ваш президент… Для короткой беседы по взаимоинтересному вопросу.
Манера разговора гостя была слегка ленивой, вальяжной и с нотками презрения к собеседнику. Даже в слове «президент» сквозило это презрение. Шерхан хорошо знал, когда появляются такие нотки и становятся невольными, неконтролируемыми в речи. Очевидно, не напрасно президент настаивал на уважительном приеме. Ильхом Сайдулла знает себе цену.
15
Фарси и дари – самые распространенные в Афганистане языки.
– Пройдемте в мой кабинет. Там будет удобно. Извините, что не приглашаю за стол. Вы, наверное, уже слышали, что сегодня на меня было покушение, и меня, признаюсь, сильно беспокоит рана.
– Я слышал… – Сайдулла словно отмахнулся от такой мелочи, как чужая рана. И даже не видя выражение его лица, Шерхан остался уверен, что тот слегка поморщился в брезгливом пренебрежении.
Шерхан зажег свет в кабинете. Выключатели у него в доме стоят на европейский манер – не надо поднимать руку. Заходишь в комнату, сразу тянешься опущенной рукой за косяк и включаешь. Так удобнее.
– Присаживайтесь, – рукой показал на кресло, а сам сел за письменный стол, понимая, что разговор предстоит деловой. – Я так понял со слов президента, что вы имеете какую-то информацию, касающуюся моего брата? Это еще одна причина, чтобы избежать торжественного приема. Для моей семьи болезненно это известие.
– Да, я имею такую информацию. Вернее… Вернее будет сказать, что я имею отношение к его делам. А еще вернее, он имеет отношение к моим делам, и не только к моим. Я слышал, что он не успел передать вам деньги…
Президент, очевидно, слишком разоткровенничался с этим человеком. Совершенно напрасно. Лучше бы говорил с посторонним о своих делах и деньгах.
– К сожалению, не успел. Но не в деньгах дело. Меня интересует судьба самого Батухана…
Он обманывал – с судьбой брата он уже смирился.
– Меня же, наоборот, это пока мало интересует, – резко сказал Сайдулла, чем заставил брови Шерхана резко подняться вверх в удивлении. Слишком уж агрессивно гость себя ведет. До неприличия агрессивно, показывая пренебрежение трагедией, которая должна волновать хозяев дома. – Сколько он должен был вам отдать?
– Пятьсот тысяч, – сам не зная почему, подчиняясь чужой воле, ответил Шерхан честно.
– Это, возможно, его деньги… Да… А вот мои… Батухан Дзагоев должен был выполнить поручение по передаче мне пяти миллионов долларов. Где эти деньги?
Какими-то одному ему ведомыми путями Аллах миловал Шерхана, удержав его длинный язык на привязи. Ведь только что он говорил премьер-министру о пяти миллионах, которые должен дать ему Бату. Если бы сказал это сейчас, могла бы произойти неприятность.
– Это вы, господин Сайдулла, спрашиваете у меня? К сожалению, я не брал на себя обязательства по доставке вам этих пяти миллионов. И вообще впервые о них слышу.
– Батухан, когда посещал вас в последний раз, ничего вам не рассказывал?
– Абсолютно. Он не слишком разговорчивый, в отличие от нашего президента, – не удержался и высказал Шерхан свою обиду, – и мало когда говорит даже о своих деньгах. О чужих, насколько я его знаю, он не сказал бы никогда.
– А где он держал деньги?
– И этого я знать не могу. Хотя не думаю, что в сберегательном банке.
– Кто из его людей, оставшихся на свободе, может быть в курсе финансовых дел вашего брата?
Разговор стал походить на допрос, и это Шерхану не понравилось.
– Послушайте, вы разговариваете со мной так, словно представляете следственный орган. Потрудитесь сами поискать! Я не был связан ни с кем из близких к нему людей, потому что мы находились с ним по разные линии фронта. Я вхожу в правительство республики, а Бату воевал против этого правительства.
Господин Сайдулла задумался на несколько секунд, опустив голову.
– Я понимаю ваше возбужденное состояние, – сказал он наконец. – Если вы что-то вспомните, сообщите мне по электронной почте. Здесь номер…
Он выложил на стол визитную карточку и встал.
– Возможно, вам или вашей маме разрешат свидание с Батуханом Алиевичем. Не забудьте, что очень серьезные люди заинтересованы в том, чтобы деньги нашлись. Иначе вашего брата ожидают очень большие неприятности в любом месте, вплоть до одиночной камеры в тюрьме. У нас длинные руки и очень обширные связи…
Шерхан закрылся в кабинете и не вышел, даже когда в дверь постучали. Он по стуку понял, что это мама. Но разговаривать не хотел ни с кем, даже с ней, хотя понимал, как ей сейчас тяжело. Намного тяжелее, чем ему. Но в голове медленно созревала мысль, способная помочь справиться с ситуацией и даже сделать ее более интересной, более перспективной, но пока эта мысль никак не обрастала конкретностью и не желала связываться с реальными фактами. Она только созревала, но еще не появилась на свет. И Шерхан боялся спугнуть ее.
Он сделал, как делал обычно. Просто сел и спокойно отпустил мысли. Напряжение, старание что-то выудить из головы никогда не помогает. А после расслабления мысли приходят сами.
Через десять минут в дверь опять постучали. Требовательно. Так только Гульчахра стучит. Шерхан поморщился.
– Я работаю! – ответил он резко. Ее-то тем более не хотелось сейчас видеть. Она-то тем более сейчас помешает со своими захватническими инстинктами.
Удаляющихся шагов Шерхан не услышал. Впрочем, жена всегда ходит тихо. Но собственная резкость всколыхнула вдруг что-то в сознании и позволила ему ясно почувствовать мысль и ухватиться за нее.