Рискующее сердце
Шрифт:
Так что нам лучше бы при необычайнейших обстоятельствах, в которые ввергает нас жизнь, с большим жаром принимать нашу участь, наблюдая себя, как охотник наблюдает дичь, преследуя ее в своих угодьях. Руководствуясь подобным принципом, я бы предпочел, чтобы человек с луны незримо сопутствовал мне ночью на марше, ведущем к месту назначения сквозь фантасмагорию разрушенных обстрелом деревень. Описывать ему этот невероятный процесс в мельчайших деталях, упиваться при этом его изумлением — вот удовольствие, доступное мне одному.
Но даже здесь и теперь мы, деловитые, обречены передвигаться по улицам наших больших городов, как Вергилий {62} , проводник тихого внимательного поэта из другого мира, по жутким кругам Inferno:
ВНе должны ли мы время от времени считать своей задачей истолкование этого безудержного движения, для чего требуется другой язык, более осмысленный и понятный для пришельца? Что движет здесь вами и куда вы держите путь? На что нацелено ваше воинское братство? Эти армии рабочих, эти войска машин, эти помыслы, мечты, светочи, эти торговцы, ученые, солдаты, праздношатающиеся и преступники, эти башни, шоссе и рельсы, стальные химеры, птицы из алюминия — что высказывается через них, что их сочетает? Признайтесь, как вы распоряжаетесь временем, дарованным вам лишь однажды?
62
ВергилийМарон Публий (70—19 до н. э.) — римский поэт, автор героического эпоса «Энеида». Как полагает христианская традиция, в четвертой эклоге Вергилия предсказано рождение Христа. Поэтому Вергилий — проводник по аду и чистилищу в «Божественной комедии» Данте Алигьери (1265—1321).
Что если тогда, однажды, среди этой бушующей музыки, в изобилии света на вас нападет оцепенение и зацепит вас нечто более глубокое, в котором все это тихо сдвигается, как таинственный покров, как полог чуда, и что если тогда невероятно осчастливит вас невероятная загадочность всего этого, делающего возможным эту жизнь и вас в ней?
Стереоскопия замешана и здесь, — стереоскопия переменчивого. Мы снабжены двумя парами глаз: одна пара относится к телу, другая — к духу. Лишь обеими парами мы можем по-настоящему созерцать физиономию этого мира, которая подобна человеческому лицу, чье очертание — от мертвого черепа и чьи черты — от иероглифического напечатления.
На этом столе не найдется ни одного кушанья, не сдобренного хоть самой малостью такой пряности, как вечность.
Я, офицер, высадился вместе с корабельной командой на острове в Атлантическом океане. Мы все были очень больны, и в деревянных лачугах маленькой рыбацкой деревни, построенной среди каменных развалин разрушенного города, за нами ухаживала сестра милосердия. Ко всему прочему, на острове встречалось странное, светящееся в сумерках растение, так и хотелось его попробовать. Но на едока сразу же нападал сон, и проснуться уже не было возможности. Под низким длинным навесом для развешивания сетей мы укладывали таких сонливцев рядом друг с другом. Их лихорадило, они едва переводили дыхание, оборотни-сны так и шастали по их лицам. Сестра с моей помощью пыталась непрерывно вливать в них суп. Мы не могли не соприкасаться за этой совместной работой, и она вверила мне кое-какие тайны острова и показала некоторые мелкие предметы, выброшенные на побережье после того, как затонули корабли. По какой-то причине сестра и остров казались мне странно знакомыми, как будто между ними и мной существовали давнишние узы. Как-то вечером, после того как мы снова целый день ухаживали за умирающими, я вышел на прибрежный луг перед хижиной в поисках свежего воздуха. Тут я увидел, как вспыхивают созвездия одурманивающих цветов, и хотя я знал всю опасность, которой они грозят, начал срывать их и есть.
В то же мгновение я впал в магнетический сон. Мне снова снилось, что я на том же острове, но вместо хижин здесь был каменный городок. Зодчество в этом городке отличалось невиданным стилем, это была некая разновидность ранней готики, фантастически отклонившаяся от нее путем долгого, замкнутого в себе развития. Очевидно, узкие амбразуры были когда-то стрельчатыми окнами, а рядом в стенах были высечены изваяния легендарных морских тварей. Формы, видевшиеся мне, были столь далеки от меня, что я не мог сравнить их ни с чем знакомым.
Остров был населен народом пиратов строго христианского исповедания, и временами пираты навещали отдаленные морские области с целью
Я не обращал внимания на мероприятия, рассчитанные на то, чтобы отразить надвигающийся штурм, а просто сидел в комнате, и со мной — моя собеседница, дочь капитана, та самая девушка, что в прежнем сне была сестрой милосердия. Мы говорили все более поспешно и взволнованно, чувствуя, что времени больше нет, а самого главного мы еще друг другу не сказали.
Она меня настоятельно умоляла не ввязываться в неизбежную битву Я же, напротив, предпочитал остаться заодно с ее сородичами. Наш разговор прервал ее брат, вбежавший в комнату с криком: «Испанцы уже в городе!» И в окне сверкнула вспышка выстрела. Я вооружился мушкетом, увидев его в углу, и выбежал из комнаты. Мне навстречу во множестве бежали пираты, на которых наседали испанцы. Я залег на узкой луговине и, воспользовавшись моим ружьем, свалил одного испанца. Я хотел перезарядить ружье, но мне это не удалось. Несколько испанцев остановились и обстреляли меня: всем телом я ощутил, что они не промахнулись.
Я не мог встать, ослабев от потери крови. Смеркалось, и тут около меня сверкнул, пламенея, дивный цветок. Сорвав, я стал есть его и заснул. В моем угасающем сознании забрезжило последнее чаянье: мне предстоят еще бесчисленные жизни, и в каждой из них я узнаю ту же девушку и отведаю того же цветка, от которого погибну, чему предшествовали жизни, столь же бесчисленные, с бесчисленным повторением одного и того же.
Вечером в постели, при проливном дожде, мне вспомнилась личность одного моего близкого знакомого, умершего в прошлом году. Он представлялся мне то в той, то в другой ситуации — маленькие, но характерные особенности оживали, всплывая в памяти; на мгновение он казался досягаемым, совсем близким в своей телесности, пока вдруг отрезвляющий контроль не вызывал в моем воспоминании факт его смерти. Такое резкое столкновение живого с мертвым как-то нарушило во мне внутреннее равновесие, и, должно быть, потребность в полной ясности повлекла мою мысль в темный угол кладбища, промоченный дождем, заставила ее проникнуть сквозь размякшую землю и полюбопытствовать, что там в гробу. «Я здесь лежу в тепле, а ты сейчас там; странно, что я не думал о тебе весь год».
Правда, странно, и еще страннее, что понадобился маленький провал в сознании для такого, вообще говоря, вполне логического представления.
Кстати, я, совершенно зрелый человек, читая в газете о судебной эксгумации, всякий раз не могу превозмочь удивления: неужели там действительно оказался труп?
Вот уже не первую неделю я здесь нахожусь, отдавая науке запоздалую дань как dottore pescatore(так народ повадился называть зоологов, подвизающихся в помещениях аквариумов). Здесь прохладно, как в монастыре; днем и ночью хлещет пресная и соленая вода в просторные стеклянные чаши, а снаружи у самого моря разбит парк. На первом плане прямо из воды высится скалистый массив, старый замок Штауфенов, а в средоточии залива, схожий очертаниями с виноградной улиткой, виднеется остров Капри, где император Тиберий засел когда-то со своими спинтриями.
В Неаполе у меня много друзей, например Роже Нормандский, аббат Галиани, король Мюрат, надевавший свои ордена, чтобы стрелявшим в него было во что целиться, а с ним Фрёлих, один из немцев, у которых рискующее сердце, чьи «Сорок лет из жизни мертвого» среди увлекательнейших мемуаров, когда-либо написанных. Блистательный бургундец де Бросс и шевалье де Сенгаль тоже сумели описать в своих воспоминаниях упоительные часы своего здешнего пребывания.
Моего же внимания более чем достойна малютка каракатица под названием loligo media, нежное существо величиною в пядь, каждое утро показывающая мне, как умирают в красоте (если применить излюбленную фразу югендстиля). Поистине у нее фантастическая скала коричневых, желтых, фиолетовых и пурпурных оттенков, из которых она слагает цветную лебединую песню, уподобляясь рыбам, которых друг Апиция велел закалывать за пиршественным столом.