Рискующее сердце
Шрифт:
Так, я любил тогда представлять себе возвышенные мечтания человека, который из страха перед страхом облек свои нервы мягкой белой ватой оцепенения и под обманчивой защитой самодеятельного обезболивания, наедине с тысячами образов и мыслей, навеянных дурманом, чертил над облаками свои одинокие круги. Может быть, он даже постреливал с чувством безразличия, когда случалось, если уж так заведено. Возможно, в то мгновение, когда он лежал в траншее при завывании проволоки, ему открывался мир дивных прозрений, и он располагал неограниченным временем, чтобы додумать свои мысли, прежде чем снова выстрелить. Да и, может быть, цепь образов как раз в нем осмысленно замкнулась, и лучи всех мыслей сосредоточились в центре последнего, окончательного завершения, когда снаряд попал в него с той загадочной необходимостью, которой отличается точка, где пересекаются греза, сон и пробуждение в дребезжащем звуке будильника.
Но
Но мы все-таки обязаны сказать вместе с полевым капитаном Берналем Диасом, верным спутником Кортеса в удивительном пути через Мексику: кому, как не нам поведать обо всем пережитом здесь, ибо горы и облака на это не способны, хоть и видят всё.
В эти дни я случайно завязал знакомство с «Философией будуара» маркиза де Сада {92} . Это дух, вычитавший из своего Руссо {93} свою собственную последовательность, и напудренная, в папильотках, проза Кребийона, Кувре и Лакло относится к этой прозе так, как щегольская шпага кавалера — к широкому топору, обезглавившему его во время септембризад. Это земляной волк, с воем рыщущий по свалкам в своей непросыхающей липкой шкуре, всегда готовый наброситься на мясо, а пока подлизывающий кровь, пожирающий кал и падаль. Питье из красных кубков, как морская вода, от которой жажда еще неутолимее.
92
Маркиз де Сад,Донасьен Альфонс Франсуа (1740—1814) — французский писатель. Двенадцать лет провел в тюрьме, где написал свои главные произведения и откуда был освобожден во время французской революции. Умер в Шарантоне (клиника для душевнобольных). В романах маркиза де Сада описывается сладострастие жестокости, царящей в мире без Бога. «Идея Бога — единственная ошибка, которую я не могу простить человеку», — писал маркиз де Сад.
93
РуссоЖан-Жак (1712—1778) — французский философ и писатель. Автор «Общественного договора». Утверждал, что человек от природы добр, тогда как маркиз де Сад под влиянием Руссо пришел к противоположному выводу: человек от природы жесток и может наслаждаться лишь своей жестокостью.
Поистине о многом говорит сама техника письма. Слова и фразы разрываются в клочья посредством тире, доводящих язык до удушья, чтобы он, надрываясь, хрипел и стонал; отсюда же при обозначении действий и вещей непрерывное нагнетание синонимов, которые явно и алчно нащупываются, — язык жгучими шипами впивается в мясо; отсюда же кавычки, при посредстве которых каждое слово выдается за похабное, так что предполагается безусловное соучастие читателя и автора в одном и том же преступлении; отсюда же манера среди обыденнейших разглагольствований говорить вдруг «невыразимые», вместо того чтобы сказать «штаны», придавая сценам свирепейшего насилия осязаемую наглядность нарочито внезапным чирканьем чопорности.
Некоторое время назад я случайно распознал поучительное missing link, [40] любопытную переходящую формацию: почти уже никому не известный, давнишний роман Дюлорана «Кум Матьё, или Распутство человеческого духа»; автор умер в тюрьме, куда попал за сочинение атеистических книг. В этом романе выступает жуткий патер Иоганн, и в нем добродетель, исповедуемая Руссо, уже с полной отчетливостью вычленяет из себя то скотство, которое скрыто в ней как одно из основных ее качеств. Мне приятно, что, прочитав «Confessions» [41] очень рано, еще до войны, я воспринял ее внутренним чувством, как она есть: как постыдную книгу.
40
Утраченное звено (англ.).
41
«Исповедь» (фр.).
Но
Кто принимает героическое мировоззрение как обязывающее, тот не может не чувствовать, что боль, причиняемая насилием, переносится легче, чем боль, вызванная отравленным оружием сострадания. Преступник — человек, объявляющий войну; ну, хорошо, он сам ничуть не удивлен, когда с ним поступают по обычаю войны, ибо такое последствие уже заключалось в его предпосылках и тем более само собой разумелось, если он был злобен от природы, а не принадлежал к мелким буржуазным воришкам по случаю, которых производит обстоятельство и которые также случайно могли бы остаться честными. Бывает и неумолимая позиция, по-человечески куда более близкая преступнику, чем современная гуманность; в своем исследовании о процессе Жиля де Рэ {94} Гюисманс подчеркнул это с непревзойденным совершенством, назвав ее белым пламенем средневековой любви.
94
Жиль де Рэ(1404?—1440?) — маршал Франции, сподвижник Жанны д’Арк. Производил убийственные алхимические опыты над людьми, в особенности над похищенными детьми, за что был приговорен к сожжению на костре в городе Нанте. Жиль де Рэ публично покаялся, и жители города, в их числе родители убитых детей, со слезами молились о спасении его души, когда приговор приводился в исполнение, как описано в романе Гюисманса «Геенна Огненная».
Соответственно можно отозваться о позиции анархиста, но не о коммунизме, не о немецком коммунизме, таящем в себе гораздо меньшую примесь анархии, чем, например, русский коммунизм; немецкий коммунизм мелкобуржуазен до крайности, акционерное общество в стиле дачно-садового товарищества, чей основной капитал — боль, чьи реакции, чья цель — не уничтожение, а особая скучнейшая форма эксплуатации существующего порядка.
На этот порядок посягают не как на качество, о чем следовало бы говорить немедленно и по поводу любого возможного порядка, а лишь в отношении одной из его количественных особенностей, так что каждый маховик по-прежнему крутится, а в существенном ничего не меняется, о чем и подумать было бы нелепо. Этому соответствует позиция, хотя и не отказывающаяся, по меньшей мере, от военной тактики и применения силы, но основой подобных действий считающая не нужду в них, совершенно независимую от внешних вещей, а страдание и сострадание, к тому же все еще относящиеся лишь к материальным условиям.
Поэтому совершенно невозможно, чтобы вместо интеллигенции в коммунизм устремились ведущие интеллекты расы, ибо коммунизм проистекает от угнетения, а не от великолепия личности, — в то же мгновение, когда подобное произошло бы, от коммунизма осталось бы одно название. Ибо интеллекты такого рода не способны к согласию в чисто материальном слое. Также и страдания не играют для них решающей роли; они не боятся страданий — они взыскуют их. Кроме того, им невозможно объяснить, почему недостойное состояние перестает быть недостойным с того момента, когда его начинают лучше оплачивать. Они, пожалуй, почувствуют, что в этом случае должна выступить воля к фундаментальнейшему, качественному перевороту, который, правда, воспринимается как необходимый далеко не всякой душой и не может быть произведен нищими, то есть натурами, чья настроенность зависит от денег.
Напротив, анархист явно выбивается из любого порядка; он атакует его не как отдельную, замкнутую в себе, зараженную клетку; он выявляет отношение самобытного, борющегося организма. Это отношение отличается куда более чистой, необходимейшей природой. Вот и получается, что коммунист должен ждать, когда общество дозреет, чтобы достаться ему в качестве добычи, и только в обществе, только en masse, он может эту добычу использовать. Иными словами, коммунизм совершенно не способен к борьбе против общества, так как оно принадлежит к системе его воззрений. Коммунизм — не восстание против общества, а его последний скучнейший триумф.