Рисунок на снегу
Шрифт:
Тогда Тихон спросил у брата:
— Что там у тебя, склад?
Тот загадочно ухмыльнулся:
— Может, и склад.
— А где ты их берёшь? И почему они у тебя в речке лежат? Они поржаветь могут.
Володя ничего не сказал. И тайны своей Тихону не открыл.
Тихон дознался обо всём сам. Случайно. Он лежал на печке, уже даже дремал, когда услышал такой разговор.
— Василь, ты можешь мне помочь? — спросил Володя старшего брата.
— Могу. А что?
— Понимаешь… — заметно нахмурился Володя. — Не могу я больше один. Сил не хватает и… боязно.
— Такой богатырь, а говоришь, сил не хватает.
— Я не прикидываюсь. — Володя наклонился к брату и стал говорить шёпотом.
Тихон придвинулся ближе к широкому дымоходу, прислушался.
— …нашёл красноармейскую могилу, — шептал Володя.
— Ну и что?
— «Что, что»!.. Немцы, знаешь, их с винтовками засыпали в могилах. Ряд положат и землёю присыплют. Как-то после дождя я увидел, что из могилы торчит приклад. Потянул — винтовка. Три штуки там было. В песке, в крови… Я дождался ночи и кинул их в речку, чтоб отмылись. А потом забрал.
— Так вот откуда ты их берёшь, — проговорил задумчиво Василий.
— Мёртвым-то они не нужны…
Тихон почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Нет, он никогда б не отважился на такое. Даже на печи ему стало страшно.
Братья пошли. Вдвоём. Никому ничего не сказав.
И никто не догадался, куда они пошли. В хате отец с Павлом, самым старшим братом, говорили о чём-то. Мать укладывала спать девчонок, маленьких сестричек-близнецов Женю и Нину. А они хныкали и просились на печь.
— Идите. Только не баловаться, а сейчас же спать.
— Ладно, будем спать. Зачем нам баловаться? Мы баловаться не хотим.
И девчонки полезли к Тихону на печку.
Он снял с крючка ватник, положил у стены на горячие кирпичи.
— А подушки? Я только на своей спать могу.
Женя снова слезла с печи, побежала в комнату
и принесла оттуда две крохотные пухлые подушечки.
— Лови, Нина!
Она бросила одну. Тихон поймал ее. С другой, своей, полезла сама.
— Ты потише, — сказал Тихон, — а то мама ругаться будет.
— Не будет.
Девчушки примостились на разостланном Тихоном ватнике и притихли.
Тихон разглядывал доски потолка, оклеенные белой бумагой. Бумага давно пожелтела, местами отстала от досок и, когда по ней ползали мухи, шуршала под их лапками. Тихон разок щёлкнул ногтями по отставшей бумаге. Она прорвалась с таким треском, что его услышала мать. Мать дала тогда сыну подзатыльник. А дырка так и осталась незаклеенной.
В кухню вошла мать, огляделась, подошла к печке.
— Ты не видел ребят? — спросила она у Тихона.
— Пошли куда-то.
— Ну и своевольники! Ну и непоседы! И когда только они за ум возьмутся! — ворчала мать, гремя заслонкой. — Ещё патронов приволокут. Один раз бог миловал, так хотят снова беду накликать.
— Не бог миловал, а Василев чемоданчик выручил, — возразил с печки Тихон.
— Много ты знаешь… — Мать замахнулась рогачом. — Ещё подрасти надо. Спи!
Тихон не боится матери, потому что знает, замахнулась она так, для острастки. Ну разве он может заснуть, если братья ушли и только он один знает куда?! А вдруг нарвутся на немцев? Нет, Тихон дождётся, хоть до света не будет спать, а дождётся, когда они вернутся.
Девочки уснули. Тихо в хате. Только говорят и говорят о чём-то отец с Павлом. Тихон прислушался — нет, ничего не разобрать.
Так и заснул он, не дождавшись братьев. А утром проснулся и шасть в горницу. Видит — спят они, да так крепко, так сладко, словно и не ходили ночью в то страшное, опасное место.
ЧЕМОДАНЧИК
Было это на второй день войны. Их деревня от Бреста, от границы, километрах в ста будет, а может, и больше. На рассвете прибежала к ним соседка, постучала в окошко.
— Вы спите, а немцы на деревню напали! — сказала и побежала куда-то.
Мать вскочила с постели, заметалась по хате.
— Боже ты мой, что ж это творится! Уже здесь, здесь…
Вспомнила про Левона. Забежала к ним.
Левон уже проснулся.
— Левон, родимый, беги! Бежи, Левонушка, а то худо будет, дознаются они про тебя… — заголосила мать.
Дядя Левон накинул свитку на плечи и подался в лес. Старый подпольщик, он знал, где прятаться.
А над деревней уже стоял плач, слышались крики.
Тихон подскочил к окну, с маху распахнул его и… отпрянул назад. По дороге прямо к их дому валила толпа. Впереди всех Тихон увидел Фёдора Барана, их однофамильца, коммуниста, бывшего шахтёра. Он был без шапки, без пиджака, нижняя белая рубашка порвана на груди, на лице пятна крови. Руки за спиной. Фёдор ступал спокойно, словно и не упирались ему в спину дула фашистских автоматов. С ним шли ещё несколько сельчан, но Тихон не успел их разглядеть. За немцами, гнавшими мужчин, ехали мотоциклисты. А за ними шли женщины. Это их плач и услышал Тихон. Теперь он понял, чего они плачут, и ему стало страшно, так страшно, что захотелось спрятаться, чтоб ничего не видеть, не слышать. Он побежал к кровати, залез под одеяло. Но сквозь раскрытое окно плач женщин и крики немцев всё равно были слышны, а подойти к окну и закрыть его Тихон не осмелился. Он сполз с кровати, стащил подушку, залез под кровать за какой-то сундучишко, накрыл подушкой голову и затаил дыхание. Сразу стало тихо. Только сердце от страха сильно-сильно билось, и не в груди, а будто где-то в горле.
Он не слышал, как подъехал к воротам мотоцикл и остановился. Не слышал, как немцы барабанили в дверь. У него под кроватью было тихо. Сколько пролежал там, не знал. Казалось, что очень долго, что немцы должны были уже далеко уйти от их дома. Он приподнял подушку и услышал резкий голос:
— Где актив? Выходи из хаты!
— Какой актив? — Это спрашивала мать, как будто она в первый раз в жизни слышала такое слово.
— Комсомолец, коммунист.
— Что вы, у нас таких нет! Только старые да малые. А таких не… нету.