Риза Господня
Шрифт:
Георгий грелся у костра, укрывшись походной накидкой и равнодушно наблюдал за тем, как его воины то выходили из помещения, то спустя время возвращались обратно, неся в руках кто бревна и хворост, кто охапки неизвестно где взятого сена, кто кувшины с водой и бутыли с вином, кто чаши с большими кусками свежего мяса. Ни бесконечное движение людей, ни кусок жареной баранины, ни кубок красного виноградного вина не могли отвлечь Моурави от безрадостных размышлений о будущем многострадальной родины.
Недалеко от него в стороне расположился он, Урусамбек, в то время – Вахтанг Багратиони, не раз спасавший Георгия от неминуемой смерти. В эти невыносимо трудные минуты, когда наступило время принимать судьбоносное решение, полководец жаждал выговориться, выбросить из сердца сомнения, вновь вернуть себе уверенность в принятом решении, в правоте выбранного пути. И никому другому, кроме Вахтанга, он не мог доверить то, что наболело в его душе.
–
Вахтанг молчал. Он чувствовал, что любые слова сейчас излишни, отчетливо понимая, что Георгий разговаривает больше сам с собой, чем с ним. И Вахтанг не ошибся, Моурави не дожидаясь ответа, не сделав даже короткой паузы, продолжил:
– Тогда, во время последней встречи с царем, перед тем как уклониться от явно проигранной битвы с князьями-предателями, я решил полностью раскрыть Луарсабу свои планы и заявил, что не стремлюсь к власти, что не враг ему, но всей душой хотел бы объединить страну. Я просил этого жалкого правителя понять, что пожирающие друг друга картлийские князья не опора власти, а ее скрытые, опасные враги, что ему необходимо создать армию по новому образцу, набрать в нее преданных воинов из народа и награждать их землей за верную службу. Они-то, новые мелкие и средние землевладельцы, получив свои поместья из рук царя, станут самыми преданными его подданными и в любой момент выступят в защиту единого царства, будут ярыми противниками усобиц и, не раздумывая, оставят домашний очаг, чтобы сражаться за целостность Картли.
Саакадзе впился глазами в Вахтанга и только тогда, когда к нему пришла уверенность, что тот понял его великую программу укрепления власти в государстве, заговорил:
– И ты думаешь, он услышал мой призыв? Нет! Царь посчитал, что за этими планами кроется мой коварный замысел оставить его без земельных владений, а значит средств, на которые он мог бы содержать наемное войско и, в конечном счете, захватить освободившийся царский престол. Даже перед лицом реальной внешней и внутренней угрозы он так и не смог оценить мой план, а, наоборот, стал искать заговор и заговорщиков там, где их на самом деле не было. Луарсаб начал договариваться с турками и иранцами, веря, что сможет подчинить картлийских князей своей воле, и объединить царство. Какая трагическая ошибка! И во имя их прихоти отказал мне в благосклонности и фактически отдал меня на растерзание князьям. – Последние слова он произнес с такой горечью, с таким отчаяньем, с такой болью, что Вахтангу показалось, что шум бегущей Куры умолк, дождь затих, птицы перестали петь, и все в природе будто затаило дыхание, ожидая душераздирающий крик бессилия полководца перед коварной и неотвратимой судьбой. Но Моурави не закричал, лишь блеск усилился в его глазах. Он тяжело вздохнул, опустил голову, и его взгляд медленно поплыл по разбросанным кругом камням. В эту минуту он вдруг понял, что именно ему судьбой и предназначено начать их собирать.
Наблюдая за полководцем, Вахтанг решил, что наступил его черед, и Георгий теперь его не
– Великий Моурави! Ты не просто мой командир, но и мудрый человек. Этот тягостный и неприятный разговор с царем Луарсабом не главная причина твоих страданий, – Вахтанг пристально посмотрел на Саакадзе. Увидев, что тот слушает и молчит, заговорил вновь:
– Тебе не дает покоя та несправедливость, которая последовала за твои победы и подвиги. Жива еще обида за дочь, за нанесенные оскорбления, за незаслуженные наветы и предательство. Обида тебя съедает, она разрушает твою волю, лишает тебя силы. Ты не раз побеждал турок, не раз ставил на колени врагов Картли и Кахетии, и сегодня нет другого пути, чем попытаться, прежде чем вернуться на родину, дать ранам зажить, превзойти князей в знатности и славе. А этого можно добиться, только опираясь на силу Шах-Аббаса. Обрати свои слабости в свою силу. Научись побеждать не только в бою, но и в интригах. Превзойди своих врагов в искусстве придворных сплетен и слухов. Во имя спасения родины ты должен быть мудрее и хитрее. Иранцы не менее жестокие и коварные враги Грузии, чем турки, но нам ничего другого не остается, как искать покровительства при дворе Шах-Аббаса и бежать в Иран. Ты не можешь позволить картлийским князьям убить себя и своих сподвижников, надо перехитрить противников и достичь поставленной цели. Поверь, что сможешь завоевать высокие положение и авторитет при дворе шаха и тогда попытаешься с их помощью установить мир и прекратить междоусобицу в Картли, а уже потом, собрав силы, при поддержке московского царя, который, я уверен, рано или поздно обратит свой взор на наши христианские земли, начнешь проводить независимую от иранцев политику. Другого пути у тебя нет.
Вахтангу не верилось, что у него хватило духа все это сказать Георгию, но, увидев, как у того загорелись глаза, понял, что нашел нужные слова и, что теперь Моурави именно так и поступит.
– Мой преданный Вахтанг, как же ты прав, – почти шепотом проговорил Георгий Саакадзе. Затем резко встал и быстро пошел к выходу из подвала. Багратиони заметил, что по левой щеке несгибаемого полководца медленно скатывалась одинокая слеза.
Вахтанг хорошо знал характер Саакадзе и понимал, что тому надо некоторое время побыть наедине с самим собой. Утомленный трудным разговором, Багратиони сел поближе к костру, укрылся накидкой. Какое-то время он не мог никак согреться…
Урусамбек проснулся так же внезапно, как и заснул. Сон воскресил картины более чем двенадцатилетней давности, но не оставил на лице Грузинца никакого следа. С того памятного вечера кроме Георгия Саакадзе и Шах-Аббаса никто не знал, куда подевался Вахтанг Багратиони. За эти годы он так изменился, что даже хорошо знавшие его когда-то люди никогда бы не нашли что-то общее между Вахтангом и Урусамбеком.
За дверью кто-то тихо разговаривал. Урусамбек отчетливо различил два мужских голоса – один принадлежал Ахмеду, другой был ему незнаком. Через пару минут раздался стук в дверь и послышался услужливый голос хозяина дома.
– Разрешит ли Великий посол его покорному слуге сделать важное сообщение? – Ахмед произнес эти слова так тихо, что продолжай Урусамбек спать, они бы не потревожили его сна. Опасающийся даже прикоснуться к ручке двери, за которой находились покои посла Шах-Аббаса, толстяк выжидал.
Урусамбек ответил не сразу, не сомневаясь ни на минуту, что повторить свой вопрос Ахмед больше не посмеет. Он встал, собрал лежащие на полу свитки с отчетами Ахмеда и положил их в большой деревянный сундук. Затем двинулся к двери, расправляя халат и поправляя кинжал на поясе. Сделал несколько легких движений обеими ладонями по лицу, окончательно избавляясь от сна.
Только после этого посол приоткрыл дверь, но ровно настолько, чтобы в нее могла протиснуться голова Ахмеда, и возвратился в центр комнаты, где опустился в кресло, в котором недавно крепко спал.
Спустя еще минуту он увидел, как в узком проеме двери появилась голова Ахмеда, и тот еще более тихим и заискивающим голосом повторил свой вопрос.
Все его поведение показывало, что он вновь не выполнил приказ Урусамбека, не справился с заданием, не разыскал казака Ивана Кривцова и готов со смирением принять от Великого посла любое наказание.
Последовавшие за этим события уже в который раз убедили Грузинца, что иранский Властитель не ошибся в выборе своего соглядатая в Москве.
Урусамбек сделал уже знакомое Ахмеду движение глазами, которое означало, что тот может войти в комнату и не дожидаясь дополнительного разрешения сообщить все, что считает нужным.
– Не гневайся на меня, Великий посол, что не смог выполнить твой приказ, – на этот раз более твердым и энергичным голосом заговорил Ахмед. – Видит аллах, это теперь не в моей власти. Казака, который с твоим посольством прибыл в Москву, обвинили в измене и бросили в темницу. Поговаривают, что вина его в том, что в плен он к туркам по слабости своей воинской попал. Да, вдобавок, обвиняют также в том, что вам, Великий посол, служить согласился.