Рижский редут
Шрифт:
Я проснулся в лазарете и не сразу понял, куда угодил. Надо мной склонилось лицо старого фельдшера, моего приятеля. Он был одновременно рад и обеспокоен. По занятному капризу судьбы меня поместили в комнату, которую он занимал, на свободную постель. И он не мог взять в толк, как и почему я оказался его соседом.
Я, чтобы успокоить его, сказал, что действовал по распоряжению военной полиции, но не ранен, здоров, просто нуждался в ночлеге.
Потом меня отыскал Бессмертный.
– Хотя вы рассказали все, что могли, о поджигателях, соблаговолите все то же поведать и господину Морозову, – сказал он фельдшеру. – А вы, Морозов… хм…
Сержант задумался, составляя именно тот вопрос, который хотел бы задать, но в наиболее деликатном виде. Но лицо его выдало.
Смысл вопроса, отразившийся на лице, был: «Скажите правду, вам медведь на ухо часом не наступил? А коли наступил, но не слишком навалился, способны ли вы пропеть простую гамму так, чтобы от нее у слушателей не приключилась зубная боль?»
Словесно же он выразился так:
– Вас в детстве музыке исправно обучали?
– Петь оперные арии не умею, а разве что «Стонет сизый голубочек», – отвечал я. – И те, кто слушал, уверяют, что песню узнать можно.
Он усмехнулся и обратился к фельдшеру:
– Доводилось ли вам, сударь, слушать французскую «Марсельезу»?
– А что это? – спросил старичок.
– Морозов, спойте, да не слишком громко.
Слова я знал, кто ж их не знал в пору нашего союза с Францией? Сама эта песня была излюбленной у наших фрондеров, искателей свободы, равенства и братства наперекор законам Российской империи. Они предпочитали не знать, что руки ее певцов-французов обагрены невинной кровью. Бог им судья.
Я спел первый куплет и припев. Бессмертный кивал и внимательно глядел на фельдшера, который никак не мог уразуметь смысл сего концерта.
– Благодарю. Почти верно, – сказал Бессмертный. – Мне самому Господь даровал чуткое ухо и полное отсутствие голоса. Никак не могу передать верно те созвучия, что звучат в голове моей. Итак, – не слышали ли вы нечто подобное в ночь пожара возле госпиталя?
Фельдшер воззрился на сержанта с преогромным недоумением.
– Кто ж на пожаре поет? – едва не заикаясь, спросил он.
И после того беседовал с Бессмертным, соблюдая особую врачебную осторожность, как при общении с тяжелобольными.
– Вот и я хотел бы знать, может ли кто на пожаре петь «Марсельезу»… – задумчиво сказал сержант.
Потом он объяснил мне свой странный вопрос так:
– В загадках, которые я разгадываю, есть внутренняя логика. Одно цепляется за другое. И лишь «Марсельеза» словно бы повисает в воздухе, поражая меня своей нелогичностью. Что означают эти ночные оратории? Я полагал, в них есть некая скрытая логика… Допустим, после каждого удачного действия вражеские лазутчики исполняют нечто вроде победного гимна. Но у меня нет сведений, чтобы совместить «Марсельезу» под землей с какими-то событиями на земле. Как видите, попытка оказалась неудачной.
– Мне кажется, лучше сейчас не ломать голову над этой загадкой, а искать Яшку Ларионова, который немало полезного мог бы сообщить, – отвечал я. – И устроить присмотр за Сорочьей корчмой…
– Вот это ни к чему. После стрельбы и гибели пани Барбары никто из вражеских лазутчиков там долго не покажется. Стало быть, о Мартыне Кучине пока можно забыть, равным образом и о мусью Лелуаре. Они поблизости, но где именно – понять невозможно.
– Возможно! – возразил я. – Мартын Кучин сказал, что найти его я смогу через одного из портовых сторожей. А звать сторожа… звать его…
– Это сейчас неважно, – прервал меня Бессмертный. – Время упущено. Сторожа давно предупредили, и на все вопросы он будет отвечать «не могу знать». И следить за ним бессмысленно, после вашего вторжения в Сорочью корчму враги наши затаились. По крайней мере это было бы логично. Стало быть, остается «Марсельеза». Она вне всякой логики, и, наверняка, в ней есть какой-то смысл.
Это заявление меня сильно озадачило.
Оказалось, Бессмертный сделал вывод в духе той своей стратегии, которую проповедовал нам на Даленхольме. То есть наш враг подсовывает нам не то, что есть на самом деле, оказывает себя там, где мы его не ждем, а там, где не ждем, должен появиться. Всякий разумный человек скажет, что подвалы, в которых по ночам гудит «Марсельеза», – последнее место, где следует искать лазутчиков. Значит, именно туда следует направить свои стопы.
Беседуя, мы вышли из лазарета. Под него приспособили один из домов церковного причта, у дверей коего стояли на карауле два солдата, а окошки были забраны решеткой, так что сразу и не догадаешься о скрывающейся за ними медицине, да и выходили как дверь, так и окошки в малозаметный тупичок, упиравшийся в стену артиллерийского арсенала. Прогуливаясь возле Петропавловского храма Цитадели, мы увидели, как проезжает на гнедой лошади тот, кого солдаты прозвали Лезь-на-фонарь. Прозвать-то прозвали, а глядели на Федора Федоровича с искренним восхищением. Я поклонился ему, он отвечал мне улыбкой и кивком.
– Вот единственный из наших командиров, который рвется в бой и способен вести за собой и кавалерию, и пехоту, – сказал я Бессмертному. – Ему бы по болезни сидеть в своем имении да лечить раны, а он в строю. Как бы я хотел не бродить по городу в поисках привидений, а честно служить в его отряде.
– Да и я тоже охотнее бы скакал с саблей наголо, чем считал картузы с порохом и проверял, не поставлены ли бочата в лужу, – отвечал он. – И был бы любимцем дам и девиц, как все гусары. Однако мое место при порохе. Полагаете, я не знаю, что меня прозвали Канонирской Чумой? Но кто-то же должен следить, чтобы порох оставался сухим.
– Погодите, Бессмертный! Есть еще один человек, который может немало порассказать о вражеских лазутчиках! И с ним нам надобно первым делом потолковать, – вспомнил я. – Сейчас, когда я совершенно на себя не похож, я могу спокойно среди бела дня прийти к приятелю моему Ивану Перфильевичу, он-то меня узнает и с бородой по пояс. Заодно и предупрежу его о возможных записках от нашей незнакомки, язык не поворачивается называть ее Ксенией…
– Да, это логично, – согласился сержант. – Итак, попытайтесь. Будочник может рассказать кое-что ценное о театральном стороже и его сомнительных знакомствах. Ведь из будки, как мне кажется, прекрасно видны театральные двери. А потом, вооруженные этими сведениями, мы можем хорошенько прижать сторожа. Очень хотелось бы знать, почему убийца Анхен не ушел через театр, а выскочил на Малярную улицу с риском попасться на глаза вашему квартирному хозяину или его супруге.