Робин Гуд
Шрифт:
– Правильно полагаете, ваше преосвященство. Вам это будет не трудно: ведь мессу вы служите, не вкушая перед тем пищи, а мои воины – люди привычные.
Однако, они потеряли куда больше времени, чем могло бы уйти на завтрак: едва все сели в седла и тронулись в путь, как обнаружилось, что восемь из двадцати шести лошадей захромали. Причем, это были те, которых привязали на краю деревни, и которых хуже всего освещали костры.
– Неужели кто-то искалечил их? – не без тревоги воскликнул епископ. – Я слыхал, что лазутчики иногда подрезают или прокалывают лошадям сухожилия.
– Это
Впрочем, совершенно отметать предположения епископа не следовало, поэтому шериф соскочил с коня и принялся осматривать сухожилия ближайшей захромавшей лошади, но не обнаружил следов подреза или прокола, в чем, впрочем, почти и не сомневался.
– Значит, дело куда проще! – воскликнул сэр Эдвин, не слишком утешившись и оставаясь мрачнее тучи (он уже на чем свет проклинал себя за то, что не послушался епископа и не устроил ночлега прямо в поле). – А ну-ка, посмотрим!
С этими словами шериф приподнял хромую ногу коня и осторожно поддел кинжалом подкову. Ковырнул раз, другой, пока из-под подковы не вылетел и не упал на землю небольшой острый камешек. Такие же камешки оказались и под подковами семи других лошадей, у которых обнаружилась хромота.
– Кто мог это сделать? – в ярости Веллендер сгреб ошалевшего от испуга деревенского старосту за куртку и, дернув, почти оторвал от земли, хотя весил почтенный виллан не меньше кантара [36] .
36
Кантар – мера веса, около 90 килограммов.
– Кто мог это сделать?! – голос шерифа дрожал от ярости. – Отвечай, мерзавец! Кто из твоих селян связан с разбойниками? И если ты мне этого не скажешь, то знай: я спалю дотла всю твою деревню!
– Клянусь Богом и всеми моими восемью детишками, – прохрипел в отчаянии староста, – что не знаю в нашей деревне никого такого… Может, это был кто-то чужой?
– Да?! Кто-то чужой болтался по окраине деревни немалое время, судя по тому, сколько он успел напакостить, и ни одна из ваших собак не подняла лая?! Говори, скотина, да поживее: к вам приезжали люди Робина Гуда?!
– Сэр шериф! – вмешался один из воинов отряда, ночью стоявший на карауле. – Во время дежурства мне показалось, будто какая-то тень мелькнула неподалеку от костра, причем в том месте, где мы привязали к дереву пленных разбойников. На ночь-то мы их с седел сняли, дали по куску лепешки, а потом снова скрутили и посадили отдыхать вон у того граба. Там мне и померещилась какая-то тень. Я окликнул: мол, кто там. Молчок. После этого мы с Ником, он со мной вместе дежурил, разожгли костер посильнее и уж старались с пленных глаз не спускать. Дальше все было спокойно.
– Почему не доложили сразу? – не выпуская трепыхавшегося в его руке старосту, рявкнул сэр Эдвин.
Молодой воин попятился.
– Так думали, показалось… И вы уж заснули.
– Идиоты! Ну?! – шериф вновь пронзил яростным взглядом пораженного ужасом виллана. –
– Н… не знаю! Правда! Божией матерью, Пресвятой Девой Марией клянусь, не знаю!!! Сэр шериф, умоляю, не жгите деревню, нам же тогда только помереть и останется!
В это время к отряду подошел деревенский кузнец, невысокий, но кряжистый мужчина лет тридцати.
– Сэр! – обратился он к Веллендеру. – Дозвольте сказать.
– Говори.
– Я с утра обнаружил, что у меня подмастерье пропал, Томми. Я бы сразу сказал, да сперва на него и не подумал. Ему тринадцать всего.
– Кто такой? Чей сын?
Шериф отпихнул от себя старосту и повернулся к кузнецу.
– Да ничей он! – развел тот руками. – Жил в соседней деревне, она в двух милях отсюда. Родители и двое братишек у него год назад умерли, говорят, грибов каких-то не тех съели: у них в деревне тогда еще человек семь Богу душу отдали. А мальчишка взял да и пришел к нам, ко мне, то есть. Сказал, хочу учиться на кузнеца. И я его взял: у меня своих детей четверо, только трое из них дочки, а сын еще тогда еще сиську сосал. Ну, а в кузнице без помощника все же трудновато. Взять-то взял, да малый был какой-то угрюмый, слова не вытянешь. Мои его не любили. А сегодня с утра гляжу: и нету его. Вот, кто мог незаметно к лошадям подобраться, так это он – только около скотины и вертелся, с людьми ни гу-гу, а с мерином, да с козами, да с ослом все время переговаривался, точно они понимают Кто знает, может, он и засунул камешки под подковы?
– Он такой сообразительный? – Веллендер с сомнением покачал головой.
– Да обычный он. Только за год в кузнице раза два такое бывало: подходит проезжий, ведет коня в поводу. Говорит, захромал, меняй подковы. Я ковырну, а под подковку-то камень попал. Подколочу, и все в порядке. Томми же это видел.
Шериф понимал, что кузнец не врет, слишком простоватое у него лицо, да и вряд ли ему было выгодно ставить себя под подозрение: парнишка-то, как ни крути, жил именно у него. Явно не врет и староста.
– Этот твой Томми часто отлучался? – спросил сэр Эдвин кузнеца. – В лес ходил, например?
– Ходил, а то как же! Когда работы нет, я отпускал его. С нашими, деревенскими мальчишка так и не сдружился, вот и болтался по округе в одиночку.
– Ясно! Вчера он тоже уходил?
– Вчера? Да, вроде нет. Днем нет. Вечером-то я мог и не приметить – наломался, да рано спать лег. И жена тоже.
Несколько мгновений Веллендер раздумывал.
– Хорошо, – сказал он затем. – Как тебя зовут, кузнец?
– Кидом кличут.
– Так вот, Кид: тащи сюда молот и побыстрее поправь подковы у этих восьми лошадей. Как можно быстрее, понял? Справишься, получишь шиллинг.
– С чем же тут не справиться, сэр? – мужчина даже слегка обиделся. – По три раза стукнуть, и будет порядок.
Все время, покуда шериф разбирался с крестьянами, епископ Антоний стоял поблизости, однако не вмешивался в происходящее. Теперь же, когда Веллендер отдал распоряжение кузнецу, епископ подступил к нему и негромко спросил: