Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47

Соломатина Татьяна Юрьевна

Сегодня вечером всё было как обычно. За исключением того, что Татьяна Георгиевна Мальцева не сидела рядом с Семёном Ильичом Паниным. А сидела она в самом конце стола рядом с интерном Александром Вячеславовичем. Хотя начмед его ещё не допустил в святая святых «своих» — «праздничный» родзал. Но, в конце концов, она тут заведующая и тоже вам не фуфло!

На манеже были всё те же. Святогорский и, разумеется, Фирсов из главного корпуса, завурологией уже без жены, потому что «праздничный» изолятор на пару порядков интимнее ресторации. Хирурги были. И такие хирурги, и сякие хирурги. Был Ельский со своей медсестричкой. И потому что жена, и потому что детская медсестра. И «ультразвуковик» Анатолий Витальевич был, куда

же без него. В этот год Мальцева решила посвятить в «свои» даже эту бесцветную заразу Маковенко. Будет из девки толк, будет! Если характер пообтесать. Но характер — дело такое… Его только сам человек себе пообтесать может. Сидит, на интерна зыркает, цвета меняет. Замуж хочет, дура! Какая дура замуж не хочет? Пусть сидит здесь задира-зануда Светлана Борисовна. Пусть лишний раз проглотит. И вот если не подавится… Сидела тут Маковенко ещё и потому, что Мальцева этого своего ординатора ни разу выпившей не видела. А поведение во хмелю — это маркер, и пусть катятся ко всем чертям моралисты и ханжи. Были здесь дежуранты и ординаторы. И из отделения Мальцевой. И с других этажей. Не было тут Михаила Вениаминовича, и пусть стучит своей профессорше Денисенко до усёру, что «у Мальцевой опять пили вчера!». Не у Мальцевой, а у Панина. Так что обломитесь, Елизавета Петровна. Был и доцент Матвеев, куда же без этой прекрасной паскуды! Ну не праздничный без него «праздничный» изолятор. И только Вовки в этом году не было. И не будет уже никогда. Эх, Миронов, Миронов!.. Пидорас ты эдакий, пусть тебе там, наверху, икнётся, когда с облака свешиваться будешь — подсмотреть, как тут у нас всё по обыкновению.

Было весело. Здесь всегда было весело. Иначе зачем? Смысл — иначе?

— А что это наша прекрасная Татьяна Георгиевна не подле трона по правую руку? — с порога заявил позже всех явившийся доцент Матвеев. — Общий привет! Мой подарок никому по ошибке не передарили? — поинтересовался он у Маргоши, вешая свою стильную модную дублёнку на вешалку-рыбу красного дерева. — У вас прекрасный вкус, госпожа Мальцева! — Юрий Владимирович кинул взгляд на интерна. И, погладив эту самую «рыбу» из магазина ненужных своей красивостью вещей, добавил, улыбаясь Татьяне Георгиевне: — Я вешалку имею в виду. Никак не налюбуюсь.

— Я поняла, Юрий Владимирович! — улыбнулась ему в ответ заведующая.

— Обижаете, господин Матвеев! — несколько запоздало возмутилась до того говорившая одновременно с несколькими мужиками Марго. — Я хоть когда-то хоть что-то путала?!

— О нет, Маргарита Андреевна, о нет! У вас всё как в аптеке. Истинная правда. Вы — прирождённая старшая и даже главная акушерка! Так что за свой подарок я спокоен. Я так, чтобы разговор начать. Извините за опоздание, пластика была. Тяжёлая. Классная пластика! Вы, товарищ интерн, многое потеряли… Хотя, будь я на вашем месте, тоже бы ни за что не променял прекрасные ножки и плечи Татьяны Георгиевны на какую-то классную тяжёлую пластику!

Александр Вячеславович вёл себя вполне достойно. Он не злился, не сердился, в меру иронично-тонко улыбался. Но тем не менее ни ноги от Татьяны Георгиевны не отодвинул, ни руки со спинки её стула не снял. И вместо ответа лишь язвительно-почтительно кивнул Юрию Владимировичу.

— Ну что ж, товарищ интерн, я смотрю, возможно, из вас и выйдет вполне приличный господин. Удар держите не по-детски!

— Юрка, садись уже бога ради! — прикрикнул на него Панин.

— Я возле вас, Семён Ильич, возле вас, если позволите… Я понимаю, что я не так хорош, как…

— А вот и ваш подарок, Юрий Владимирович! — помахала Марго красивой коробкой, раскрыла открытку и зачитала:

Доцент Матвеев жалит метко — Ведь он доцент, не профурсетка! Желаем жалу не тупеть И чтобы яд струился впредь! Пусть, как и прежде, не иссякнет К нему поток болезных

дам! Пусть иногда он хоть и вякнет, Но всё же с лестью пополам. Желаем нашему доценту Хоть иногда, но промолчать. А горячей всего желаем: Отечество — не защищать!

И под аплодисменты Маргарита Андреевна вручила Матвееву открытку и коробку. Он, расцеловавшись с нею троекратно и раскрасневшись от удовольствия, всё равно остался верен себе на все сто:

— Спасибо, спасибо, Маргоша! Ты ужасно плохой рифмоплёт, этого у тебя не отнять! Я бы даже сказал, что ты хуёвый рифмоплёт, но, во-первых, мы в обществе интеллигентных людей, а во-вторых, как принёс мне на хвосте Святогорский, это самое слово из трёх букв и вовсе не на мэ или дэ вызывает у тебя в последнее время неконтролируемые приступы хохота. Это пройдёт, Маргоша, это пройдёт. К сожалению, как бы мы все ни хотели, ты никогда не перестанешь кропать нам на праздники свои херовые стишата, но любим мы тебя не за это! — И он ещё раз крепко обнял Маргариту Андреевну. — Я надеюсь, там не ядовитая змея? — Он помахал увесистой коробкой.

— О нет! Там…

Но доцент уже сам оборвал обёртку.

— О боже! Спасибо!!! Я-то сам всё жадничал! — Юрий Владимирович был страшно доволен. И даже на мгновение стал человеком, а не доцентом Матвеевым. — Спасибо, Таня. Огромное спасибо! — И он чуть не поцеловал раритетное, ещё дореволюционное издание Достоевского. — Как я люблю красивые ненужные вещи, Татьяна Георгиевна. Такие, что, как и вы, с годами становятся только лучше!

Ну, это же доцент Матвеев!

Когда были поздравлены все мужчины — и даже интерн Александр Вячеславович, — все стали требовать с Мальцевой тост.

— Я не знаю, что вам сказать, дорогие мужчины. Что я вас всех люблю — и даже Ельского, постоянно пытающегося на меня повесить хоть какую-нибудь родовую травму…

— Тань, ни слова о работе! — выкрикнул Владимир Сергеевич.

— Да, ты прав, Володька. Ни слова о работе! Но дело в том, что у меня нет слов не о работе! — Она развела руками. — А все мои слова о мужчинах довольно истёрты и банальны.

— О, не прибедняйтесь, Татьяна Георгиевна, причаститься вашей истёртой банальности любому мужчине — за счастье!

— Спасибо за комплимент, Юрий Владимирович!

Мальцева была в неожиданно прекрасном расположении духа. Откровенно злящийся на своём «тронном» стуле Панин не беспокоил её, а веселил. Интерн, которому было всего-то двадцать пять… Какое, к чертям, «всего-то»?! Ему четверть века. Он уже давно мужик. И этот четвертьвековой мужик — умён, обходителен, обаятелен, у него потрясающая фигура, и он — совершенно свободен. Чего такого он не сможет, что может Панин? Операцию Вертгейма? К тому времени, как она ей — сто тысяч раз тьфу-тьфу-тьфу! — понадобится, Александр Вячеславович уже будет уметь её делать. Или доцент Матвеев ещё жив будет. Ей что, акушер-гинеколог нужен? Она сама акушер-гинеколог. Ей что, начмед нужен? Нет. Ей нужен сам Семён Ильич Панин. Но её для него — слишком. Всю жизнь было слишком. И всю жизнь прощал. И этого интерна простит, никуда не денется…

— Сегодня у меня было трое родов, — сказала Мальцева после паузы, во время которой все затихли. Подумали, что она ждёт тишины. — И у меня сегодня родились три девочки.

— На пятом тоже девочки родились. Две, — вставил Анатолий Витальевич.

— Значит, сегодня у нас в родильном доме, в День защитника Отечества — и спасибо тебе, Маргарита Андреевна за потрясающе ёмкий сегодняшний рефрен в каждой твоей рифмованной штучке, — обратилась заведующая к подруге. — Так вот, вышел у нас какой-то женский день в День защитника Отечества. Родилось пятеро девочек. Я желаю этим девочкам — ну хотя бы этим пятерым! — найти не защитника Отечества, а просто — защитника. Индивидуального защитника — по одному на каждую. Вот давайте за это и выпьем.