Родео для прекрасных дам
Шрифт:
— Где вы научились так метко стрелять? — тихо спросила ее Катя.
— Мой отец — генерал армии Мироненко, когда мы были еще студентками, иногда почил нас в свой тир, — ответила вместо подруги Светлана Петровна. — Зина была лучшей из нас.
— Это вы придумали трюк с подменой бутылки, да? — спросила ее Катя. — Вы знали, что муж ваш имеет привычку пить спросонок в постели нарзан.
— Я хотела, чтобы все произошло не в нашем доме, — голос Светланы Петровны звучал тускло, — подальше от Алины.
— А этот звонок Усольскому на мобильный? Вы что, звонили прямо из
— Я позвонила ему из фойе, сказала, что нам надо срочно поговорить о моей дочери, — Светлана Петровна посмотрела на Нателлу Георгиевну. — Он был словно одержим ею, готов был мчаться ради нее хоть на край света. Я сказала ему, что при разговоре должна присутствовать Зина. Он, Орест, должен забрать ее у метро и привезти в «Парус», в ресторан. Там ведь недурной ресторан, а все такие щекотливые семейные дела обсуждаются по нашему русскому обычаю под рюмочный звон.
— И Усольский забрал вас у метро? — спросила Катя Зинаиду Александровну.
— Да, он был на редкость точен, — ответила та глухо.
— Возле какого?
— «Маяковская».
— Значит, вы в тот вечер ушли с концерта из Зала Чайковского?
— Я ушла с концерта.
— Вы трое хотели этим походом в концерт обеспечить себе алиби?
— Да.
— А пистолет был у вас?
— Он был в моей сумке.
— Так нет же, нет же, нет же больше этого чертова пистолета! — буквально взвыл, как раненый медведь, Варлам Долидзе, про которого они все как-то позабыли. — Девки, да вы что, совсем, что ли? Прости меня, Нина — мученица святая, за эти слова! Что вы наперегонки-то бежите, торопитесь во всем признаться?! Доказательств-то нет, слышите? Доказательства-то у них против вас — одни ваши слова!
Марьяна подошла к железной статуе рыцаря, открыла забрало, пошарила внутри. Извлекла микрофон.
Они следили за ней с каким-то стылым, заторможенным любопытством.
— Отчего же это одни слова? — усмехнулась Марьяна. — Вы нас недооцениваете, уважаемый. Это вот прослушка. Мы располагаем записью всего того, что здесь говорилось.
Катя напряглась — она чувствовала: что-то случится. Что-то произойдет. Или они набросятся сейчас, не помня себя от страха и ярости, или же Марьяна сделает что-то, чего ни Катя, ни Долидзе, ни эти женщины от нее никак не ожидают.
— Если вы уничтожите эту запись, я все возьму на себя. Признаюсь во всем и никогда не откажусь от своих показаний — ни на следствии, ни на суде. Даю вам честное слово, — твердо, громко, бесстрашно произнесла Зинаида Александровна. — Только я скажу, что во всем виновата я одна. Света и Наташа ни при чем.
Марьяна подошла к ней вплотную. Долго, очень долго всматривалась в ее лицо.
— Далеко пойдете, — сказала она, извлекла записывающее устройство из «жучка». — Вы тоже кое-чего не знаете. Это, — она показала мини-кассету, — тоже не доказательство. Эта запись получена не процессуальным путем. Ни один суд не примет ее но внимание. Может быть, только ваш? — Она помедлила и потом вложила мини-кассету в руку Зинаиды Александровны.
Та глубоко вздохнула:
— И вы тоже далеко пойдете, взгляд ее скользил
Марьяна повернулась и пошла к двери. Катя последовала за ней. Ее раздирали самые противоречивые чувства. Лишь в одном она была согласна с Марьяной — запись тоже была не доказательством. А других доказательств их общей вдовьей вины у них в запасе не было.
Это был полный профессиональный провал.
До торжества правосудия было, что называется, плыть, плыть, не доплыть.
И все кругом были не правы.
Но отчего же тогда было такое впечатление, что с вашей бедной, истерзанной сомнениями душой кто-то провел эксперимент, который открыл вам новые горизонты?
В машине долго молчали. Марьяна не выдержала:
— Ну, говори же что-нибудь! Говори, доказывай мне, возмущайся, протестуй! Что же ты как воды в рот…
— Это дело с самого начала было твоим, — ответила Катя. — Так до конца оно твоим и осталось. Они забрали у тебя просто бумаги. Возможно, они извлекут из этих бумаг что-то полезное для себя. И сообразят. И докажут. А не докажут, тогда…
Марьяна порывисто повернулась к ней. Лица ее в тесном темном салоне «Жигулей» Катя почти не различала.
— А ты ведь тоже кое-чего не знаешь, — голос Марьяны срывался. — Я ведь в той же лодке. Я тоже была готова.
— К чему? — спросила Катя, хотя сейчас, после всего происшедшего, она уже знала ответ.
— К тому, чтобы разом отсечь это все от себя, — Марьяна наклонилась. — Помнишь, Катя, ты спрашивала меня… спрашивала о способах… о том, как разрушить его новую, счастливую жизнь? Я сказала тогда — способов много. Но я знала лишь один. И пистолет как раз был под рукой. И стреляю я, как и она, метко.
Катя дотронулась до ее щеки, потом прикрыла губы Марьяны ладонью, запрещая ей продолжать. Но Марьяна вырвалась:
— Если бы это случилось и я тебе рассказала, ты, Катя, что бы ты мне ответила? Что бы ты сделала со мной?
Катя притянула ее к себе, обняла. Слышала, как колотится сердце Марьяны, как колотится в груди свое сердце. Нет, все были не правы. Все…
Потом они просто сидели в машине. Спешить уже было некуда. Луна заглядывала в лобовое стекло — и тускло блестели в темноте звездочки на погонах Марьяниного кителя. — Утром напишу рапорт, — сказала Марьяна. — Мне давно надо было уйти. Было бы стократ честнее.
Катя распахнула дверь «Жигулей». Их окутала ночная прохлада. Вдали на озере заливался звонкий лягушачий хор. Наступало лето.
ЭПИЛОГ
Июнь выдался небывало жарким. Дунай начал рано мелеть, но теплоходы по-прежнему исправно выполняли свой традиционный туристический маршрут.
На верхней палубе комфортабельного немецкого теплохода «Моцарт» Светлана Петровна, Зинаида Александровна и Нателла Георгиевна каждый вечер засиживались допоздна. Коротали в шезлонгах время после ужина, созерцая догорающий закат, проплывающие под звуки пароходного вальса зеленые берега, провинциальные австрийские городки, монастыри, древние римские крепости, рыцарские замки.