Родичи
Шрифт:
На секунду ему показалось, что белый как привидение человек готов поцеловать покойную в самые губы, но тот лишь коснулся их носом, в котором, как вспомнил патологоанатом, не было ни волосины единой.
– Костюмчик? – рассеянно переспросил он.
– А что, здесь не так уж и жарко! От катастрофы не померли, а от пневмонии загнетесь!
– Пожалуй.
– Ну вот и чудно!
Ахметзянов вытащил из личного шкафчика вешалку с вещью и бросил ее молодому человеку. Он ловко поймал и через мгновение натянул костюмчик,
– Благодарю.
«Нет, – еще раз задумался Ахметзянов, – никак не похож он на человека, который побывал в катастрофе и которого признал мертвым даже Никифор Боткин».
Молодой человек сделал несколько шагов навстречу патологоанатому и протянул руку, далеко торчавшую из рукава.
– Студент Михайлов, – представился.
– Патологоанатом Ахметзянов, – медик пожал тонкую, но крепкую кисть. – Рустем Ренатович.
– А вот имени своего я не помню, – расстроился студент.
– Бывает после катастрофы.
– Собственно говоря… – молодой человек виновато улыбнулся. – Собственно говоря, память я потерял до катастрофы.
– Вот как? – заинтересовался Ахметзянов. – И при каких же обстоятельствах?
– В том-то и дело, что обстоятельств я тоже не помню.
– Совсем ничего?
– Совсем. – Студент задумался. – Ах да, мы с Розой когда студенческий билет нашли, там была написана фамилия моя и инициалы: «А.А.».
– Сан Саныч?
– Вполне вероятно, – пожал, плечами студент Михайлов.
– Балет любите? – неожиданно спросил патологоанатом.
– Что?
– Нет, ничего… Я буду называть вас господин А.
– Господин А.? – Студент приблизился к носилкам, на которых лежали останки помощника машиниста. Понюхал воздух и отошел к окну, за которым поздний вечер замаскировал истинное время года. – Может быть, просто Михайлов? Студент Михайлов?
– Воля ваша.
– Хотя, если вам удобно, можете и господином А. называть.
– Нет! – воскликнул Ахметзянов. – Это как вам удобно!
Неожиданно студент Михаилов замер посреди прозекторской, выпрямил и так прямую спину, установил руки перед грудью и вдруг сделал три фуэте кряду. Да так он произвел эти фигуры, что у Ахметзянова от совершенства дух захватило.
Он подскочил к студенту, коротко хватанул его за плечи, потом отпрыгнул и заговорил быстро-быстро:
– Вы вспомнили! Вы – балерун! – Патологоанатом задыхался. – Вы – истинный балерун! Такая чистота! Уж я-то в этом понимаю! Кому, как не мне, понимать! Да я всю жизнь!..
– Да нет же, – слегка запротестовал студент Михайлов.
– А я говорю – да!!! Вы – гений! Большой театр?
– Нет-нет! Я просто на журнал посмотрел. Вон там, на подоконнике.
Ахметзянов обернулся и отыскал взглядом журнал «Российский балет». Он был раскрыт на снимке покойного Нуриева. Фотограф щелкнул камерой в
– Я посмотрел на эту фотографию, – продолжал оправдываться студент Михайлов. – От нее что-то такое исходит…
Ахметзянов обиделся, так как счел, что молодой человек издевается над ним, вытащил из коробки папиросу «Герцеговина Флор», закурил и уселся на подоконник.
– Угостите меня папиросой, пожалуйста, – попросил студент, не замечая обиды.
Патологоанатом бросил коробку и спички на каталку с машинистом:
– Угощайтесь.
– Может быть, я курил? – высказал предположение студент Михайлов и, всунув папиросу в рот, затянулся так, что сразу сжег три четверти табака. При этом молодой человек не закашлялся, и Ахметзянов определил в нем завзятого курильщика, каким был и сам.
– Нет, – помотал головой студент. – Никогда не курил! Где у вас пепельница?
Ахметзянов разозлился до крайности, и, если бы не смуглость его лица, скулы его загорелись бы дикими яблоками.
– Да как же вы не курите! – Он подбежал к воскресшему. – С одной затяжки целую папиросу скурили и не поперхнулись!
Студент Михайлов пожал плечами и поинтересовался, не обидел ли он чем доктора.
– А ну покажите ваш рот! – Патологоанатом схватил молодого человека за щеки. – Раскрывайте, раскрывайте!..
Чем больше вглядывался в рот студента Ахметзянов, тем вернее убеждался, что тот никогда не курил. Зубы были идеально белые, и он на секунду подумал
– вставные, но, поглядев на десны, понял – свои. На всей слизистой ни малейшего налета, а язык розовый, как у младенца.
– Простите. – Отпустил студента, подумал, не надо ли стетоскопом грудь послушать, но уже уверенный, что это лишнее, и еще раз извинился.
– Ничего, – ответил молодой человек растерянно. – Может быть, я вас чем-нибудь огорчил?
Следующие минут пятнадцать прошли в полном молчании. Ахметзянов думал о том, что молодого человека нужно выпускать из морга, что никаких оснований задерживать его нет. Он жив и живее многих других. Но что-то останавливало Ахметзянова. Он не хотел открывать дверь в жизнь перед новым знакомцем; чем-то тот был чрезвычайно интересен патологоанатому, и прозектор искал легальную причину задержать молодого человека.
Причина нашлась сама.
В дверь морга позвонили.
Патологоанатом попросил молодого человека уйти в глубь помещения, сам отпер дверь, через которую ему задвинули каталку с лежащим под простыней телом огромного размера.
– Опять срочно? – поинтересовался Ахметзянов.
– Да нет, чего тут срочного… – сказал сопровождающий.
– Его убили, – сообщил другой. – Автоматной очередью.
– Давайте!
Прозектор схватился за ручку каталки и втащил ее в морг.
– Это охранник наш новый, – пояснили.