Родичи
Шрифт:
Из-под одной из таких куч Ахметзянов извлек конверт, в котором, по его ощущениям, должно было находиться достаточно денег на бензин и первые гостиничные дни в Москве. Из шкафа в чемодан перекочевал коричневый костюм, а еще один, серый, был предложен молодому человеку.
– Надевайте, а то вас на первом посту, как кильку из банки, выковыряют!
– Да ведь короток же!
– Не до жиру!
Студент оделся, прозектор защелкнул замки чемодана, вздохнул и сказал:
– Сядем на дорожку!
Они сидели достаточно
– Мать, – пояснил. – У вас есть мать?
– Я же говорил вам, что утерял память!
– Да-да, вспомнил…
И они поехали.
Проехали мимо здания больницы, на которое Ахметзянов почему-то перекрестился; миновали площадь, в сторону одного из зданий патологоанатом плюнул. Когда достигли таблички с названием «г. Бологое», перечеркнутым красной полосой, прозектор затормозил, вылез на холодный воздух и, поклонившись трижды, матернулся по-простому. Потом влез обратно в тепло и, нажав на газ, почему-то сказал:
– Вот так вот, господин А…
Некоторое время они ехали молча. Ахметзянов думал о превратностях судьбы и настроений. Еще несколько часов назад он не предполагал ничего, что может потрясти размеренность его существования, например, о превращении его патолого-анатомической личности в балетмейстера мирового уровня. Всего лишь пару часов назад его душа была охвачена сладостным предвкушением успеха, которое живет в желудке (так думал прозектор), а сейчас от предвкушений не осталось ничего, лишь испуг пришел на смену да сонливость давила на веки.
«Однако машину вести следует аккуратно», – подумал будущий Дягилев и поинтересовался у «Нижинского», умеет ли тот управлять авто, на что «звезда» ответил обычной своей отговоркой про потерю памяти.
Ахметзянов вздохнул и вдавил педаль газа в пол.
Они ехали медленно, почти на каждом милицейском посту их останавливали и тщательно проверяли документы. Что самое странное – трясли только Ахметзянова, а молодого человека, казалось, даже не замечали. Спрашивали, почему двигаются ночью, и согласно кивали в ответ на объяснения, что ночью сподручней, машин мало, а следовательно, и риску меньше.
Километров за двести до столицы Ахметзянов затормозил «москвич» и, сказав, что надобность торопит его в лесок, выскочил из автомобиля.
– Давайте! – крикнул он. – Вам тоже необходимо облегчиться.
Студент Михайлов сначала отказался, а когда прозектор скрылся в соснах, выбрался из теплого салона, выдохнул и вдруг побежал в лес.
Если бы кто видел бег господина А., то, вероятно, сравнил бы его с бегом животного, причем какого-нибудь парнокопытного. Он с легкостью перепрыгивал сугробы и нагромождения валежника, потом внезапно остановился как вкопанный, перестал дышать и принялся слушать лес.
Постепенно
На мгновение черное небо разошлось, и на верхушки сосен просияло полной луной. Силуэт остановился и, не снимая с плеча тяжести, провыл в атмосферу:
– Аааууыыы!!!
Студент Михайлов сделал шаг вперед.
– Ну что же вы? – укоризненно спросил он. – Как так можно!
Злобное сверкание глаза на миг погасло – его прикрыло толстое веко. Человек крутанулся вокруг своей оси, ударяя рельсом по дереву. Словно колокол загудел по лесу.
Студент Михайлов еще на один шаг приблизился к незнакомцу, и тот ощерился зверем, показывая клыкастую пасть с длинным языком.
– Ведь столько людей погибло!
Злобный крутанулся в другую сторону, ударив молодого человека тяжелым металлом по груди. Студент Михайлов отшатнулся, затем, кашлянув, вновь сделал шаг вперед.
– Я вас не понимаю, честное слово! – произнес он, сплюнув на снег кроваво.
В сей момент луна закрылась течением зимних туч, и стало черно. Пульсирующе поблескивал злобный глаз, и слышалось прерывистое дыхание.
– Стыдно все это! – проговорил студент Михайлов.
– Ааааууыыы-ы-ы-ы! – завыл человек. – Ааа-уаауыыыыы! – и кинулся со всех ног в непроходимую чащу.
Молодой человек не хотел преследовать уносящего рельс. У него болело в груди, но он терпел и даже не стонал. От такого удара должны быть поломаны как минимум ребра.
К автомобилю студент Михайлов ланью не скакал, а возвращался шагом.
Надо сказать, что, выйдя к шоссе, он чувствовал себя уже значительно лучше. Зачерпнул горстью снег и утер кровь с нижней губы.
– А говорили, не хотите! – хмыкнул Ахметзянов, когда молодой человек уселся в теплый автомобиль. – Ничего себе не отморозили? Хотя зачем балеруну… – Тут прозектор через зеркало заднего обзора поймал взгляд студента Михайлова и почувствовал огромный стыд, настолько огромный, что у него самого словно холодом окатило все мужское.
– Простите, – произнес он сдавленным голосом и нажал на газ.
Всю остальную дорогу молодой человек провел с закрытыми глазами, хотя, как чувствовал Ахметзянов, не спал.
– Шереметьево проезжаем! – зачем-то сообщил патологоанатом. – Самый крупный на территории России аэропорт… Химки… Город такой…
На въезде в столицу их остановили и учинили допрос.
– Зачем в Москву? – спрашивал капитан без лица, которое было надежно упрятано в огромный цигейковый воротник.
– Надо, – ответил Ахметзянов.
– Я тебе дам «надо»!.. – Голос капитана засобачил, а руки всунули в кабину дуло «АК», которое как раз пришлось на уровне виска прозектора. – Какого х… в Москву!!!