Родина белых медведей
Шрифт:
В июле произошло важное событие в жизни обитателей колонии: начали вылупляться гусята. В один из последних июньских дней я шел привычным маршрутом по гнездовью и собирал оставшиеся неубранными жетоны. Птицы подпускали к себе почти вплотную и редко взлетали при моем приближении, предпочитая не спеша отходить по земле. Нагнувшись в очередной раз, я услышал доносившееся из гнезда попискивание. На всех яйцах скорлупа была еще целой, но в каждом из них бунтовал, просился на волю, спешил начать жизнь будущий гусь. Следующей ночью необычный писк и новые интонации в голосах взрослых гусей разбудили меня. Выглянув из палатки, я увидел, как в сопровождении супружеской четы катятся золотисто-серые пуховые шарики. Эти бунтари были уже на воле.
Весь процесс рождения гусят — от появления в скорлупе едва заметного отверстия до того момента, когда семья покидает гнездо и свой гнездовой участок, — занимает около двух суток. Вслед за первым проклевывается второе яйцо, третье, четвертое. Проходит еще немного времени, и подпиленная изнутри скорлупа (как и птенцы всех прочих птиц, гусята проделывают это при помощи специального «яйцевого зуба» на клюве) лопается, тупой ее конец отлетает в сторону. Показывается мокрая голова, с любопытством смотрят на свет большие темные глаза. Освободиться от остатков ненужной теперь скорлупы совсем просто. Несколько часов гусята обсыхают под материнскими крыльями, а затем, почувствовав себя самостоятельными, отправляются знакомиться с миром. За выводком следуют родители: другого выхода у них не остается…
«Общежитие» распадалось буквально на глазах. Теперь особенно наглядно проявлялись согласованность в действиях его обитателей, единство этого большого организма. Брошенных гнезд с каждым днем становилось все больше. Седьмого и восьмого июля из колонии ушла основная масса птиц, а к вечеру следующего дня гнездовье почти совсем опустело. Гуси уходили на север, северо-восток и восток, не придерживаясь каких-либо зримых ориентиров. Уже в пути семьи объединялись в стайки, те в свою очередь постепенно вырастали в стаи. Впрочем, семейные отношения между птицами сохранялись. Я убедился в этом после нескольких попыток обмануть их, подсунуть гусям чужих птенцов или «навязать» птенцам новых опекунов. Обман не удавался. Каждый раз, очевидно улавливая какие-то оттенки в голосе (менее вероятно, что и в облике) взрослых, «подкидыши» находили своих родителей и убегали к ним.
Нескончаемым потоком птицы шли в тундру Академии, не выбирая дороги, поднимались в горы порой по самым высоким и крутым склонам. Гуси карабкались даже на вершину Тундрового пика, преодолевая по пути нагромождения каменных глыб, пересекая языки нестаявшего снега. Было похоже, что идут во главе колонн, направляют их движение несмышленые пуховички. Самих гусят, казалось, не смущали тяготы путешествия. Балансируя полурасправленными крылышками, они бойко семенили лапками, не заставляя родителей дожидаться или как-то подгонять себя, решительно устремлялись на крутой склон, обрывались, сползали вниз и вновь шли на штурм. Родительская опека проявлялась лишь в подбадривающих криках и, особенно в движениях шеи (при помощи которой гусь выражает почти все свои эмоции).
В начале июля опустели и гнезда черных казарок. Под моим наблюдением их было намного меньше, чем гнезд белых гусей, не только потому, что они редки на острове, но и по той причине, что заметить насиживающую казарку очень трудно. Бурое оперение делает ее настоящей невидимкой среди пятен лишайников и россыпей щебня (такие участки птицы и выбирают для гнездовий). Пух казарок тоже темный и великолепно маскирует кладку, когда наседка ее оставляет. Теперь гнезда можно было заметить издали: их выдавали запутавшиеся в пуху белые скорлупки. Как раз к началу июля растительность на острове стала особенно пышной, злаки и осоки покрыли густым ковром речные долины, берега озер. Птенцы у гусей и казарок выводятся в лучшее время года, встречая их, Арктика щедра и гостеприимна.
Дальнейшая судьба выводков черных казарок осталась неизвестной, но наблюдения за семьями белых гусей продолжались, хотя теперь для этого нужно было ходить в тундру Академии, километров за десять — пятнадцать от лагеря. С появлением гусят жизнь птиц не стала спокойнее, пожалуй даже наоборот: выводки подвергались большим опасностям. Уже в первые дни распадения гнездовья над гусиными потоками появились поморники и бургомистры. Словно понимая, что это последняя возможность поживы, с отчаянной решимостью врывались в стаи жившие среди колоний песцы. Нельзя сказать, что взрослые птицы безропотно расставались с гусятами. Однажды я долго следил за действиями пары короткохвостых поморников. Десятки раз подряд они пикировали на гусей, садились передохнуть и вновь продолжали свои атаки. Родители метались, кидались навстречу хищникам, иногда даже подскакивали, пытаясь ударить их в воздухе крыльями. И они все-таки сумели отстоять потомство. Поморники, еще раз устроив передышку, улетели. Однако далеко не все гуси были так удачливы. В этом году в подавляющем большинстве гусиных гнезд было по четыре-пять яиц, но уже десятого июля выводки в среднем состояли лишь из трех гусят.
Еще в конце июня на гнездовье начали встречаться большие белые перья. Бросалось в глаза, что птицам стало труднее взлетать, что на крыльях у них появляются просветы. У гусей начиналась линька. С каждым днем крылья птиц все редели, а к середине июля они растеряли все маховые перья, летать не могли и при опасности спасались бегством.
До середины июля продолжали прилетать черные казарки. Предположение подтвердилось: это были неполовозрелые птицы, использующие остров только как место для линьки. Казарки держались теперь стаями и, так же как и белые гуси, паслись по берегам рек и озер в тундре Академии (здесь они не только находили лучшие пастбища, но и чувствовали себя у воды в большей безопасности). Неполовозрелых казарок на острове было в десятки или даже в сотни раз больше, чем гнездящихся, а это означало, что родина их находится где-то в другом месте, быть может даже не в Евразии, а в Северной Америке.
Вообще во второй половине лета распределение птиц на суше заметно изменилось. Опустели сухие склоны увалов, каменные россыпи, зато стали оживленнее берега рек, озер, морское побережье. Кроме гусей и казарок сюда вместе с выводками откочевали гаги, чернозобики, исландские песочники. Некоторые пернатые уже улетали. Первыми, еще в конце июля, потянулись стайками на юг самки плосконосых плавунчиков. У этих куликов все заботы, связанные с насиживанием яиц и вождением выводков, приходятся на долю самцов.
Самки (а они ярче окрашены, и как раз им принадлежит роль «ухажеров») проводят на своей родине всего лишь пятнадцать — двадцать дней в году. В середине июля как-то незаметно исчезли самцы дутышей (все заботы о потомстве они, наоборот, перепоручают самкам). В конце июля, после того как их птенцы поднялись на крыло, улетели и самки дутышей. В начале августа на острове перестали встречаться лапландские подорожники.
Близилась осень. С приходом августа в воздухе все чаще стали порхать снежинки. Хотя солнце и не пряталось за горизонт, ночью заметно холодало, по утрам нередко серебрил землю иней. После первых заморозков пожелтели листики на стелющихся ивах.
Подрастали, приобретали самостоятельность молодые песцы. В конце июля они еще продолжали получать корм от родителей, но кое-что добывали и сами. Особенно часто песцовые семьи преследовали молодняк пуночек, недавно вылетевший из гнезд и плохо летавший. Несколько раз я был очевидцем такой охоты. Песцы окружали выводок, постепенно сужая свой круг, и, когда до птиц оставалось меньше метра, дружно, как по команде, кидались за добычей. Обычно удавалось спастись лишь части выводка, а некоторых птиц звери приканчивали при следующем окружении. Родители учили щенят выкапывать леммингов, охотиться на гусей. Гусиные крылья встречались у нор песцов особенно часто.