Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
Широкая спина новоиспеченного, как подумал о нем Никола, бригадира Василия Зятьева темнела перед печью, как глухая, враждебная стена, которая будто мешала думать и жить по-человечески.
«И стоять-то, орясина, перед печью не умеет!.. Эка, ручищи, губищи распустил, как сонный медведь… Деревенщина!» — думал Никола, и злоба кипела все жарче в его груди.
«Ярится сильно, — размышлял Зятьев, опасливо наблюдая за Николой. — Глазами меня прямо съесть хочет… Ну понятно, обидно ему: случись бы, скажем, отцу под моим началом очутиться… Но ведь сам же напоролся на такую беду… Эх, как глядит-то он на меня! Так ведь я же не напрашивался бригадиром быть, я только хочу свое дело справлять честно, как подобает… Ох, опять он смотрит… Ну, я будто и не замечаю, этак лучше всего будет!»
И, решив не замечать, Зятьев подошел к регулятору, чтобы перебросить газ.
— Эт-то… к чему? — вдруг раздался за его спиной сдавленный шепот Николы Бочкова. — Эт-то кто тебе разрешил газ перебрасывать?
Почувствовав, что сейчас что-то произойдет, и боясь обернуться, Зятьев все-таки принудил себя ответить спокойно:
— Нет, уже время. Позвольте…
Но едва он протянул руку к регулятору, как Никола Бочков набросился на него, закрутил ему руки за спиной и грубо отбросил в сторону.
— Прочь! Не лезь!
Зятьев громко ахнул и едва удержался на ногах.
— Эй, шо тут делается? — крикнул Нечпорук, подбегая к Зятьеву.
— Да вот… не допустил меня… вот он, Бочков! — И Зятьев быстро подбежал к регулятору и перекинул газ.
— К чему же не допустил? — не понял Нечпорук.
— А к тому, что я сейчас сделал! — с сердитым торжеством крикнул Зятьев. — Глядите сами, Александр Иваныч… печь уже того требовала.
— А он вот, старый сталевар, который молодых учить должен, просто взял и отпихнул тебя, как щенка, — гневно закончил за Зятьева Нечпорук и будто пронзил Николу Бочкова взглядом горячих черных глаз. — Ведь так оно, дело, было… а?
Никола мрачно молчал. Все в нем резко и страшно остыло, как будто он со всего размаху бросился в прорубь.
— Так ведь дело было? — повторил Нечпорук.
— Так… — глухо произнес Никола.
— За что ты его оттолкнул? — не отступал Нечпорук. — За что?
— Больно он башку вверх задрал…
— Врете! — вскрикнул, как ужаленный, Зятьев. — Я о печи заботился, а вам я зла не хотел!..
— Он заботился о печи, то я своими очами бачу! — подтвердил Нечпорук, сверкая взглядом на понурого Николу. — Хлопец тут же к аппаратам побежал, о деле помнил, хоть и ушибся, — рука у тебя, папаша, тяжелая!
— Недаром охотник, на медведя хаживал! — подхватил кто-то.
Как в полусне, Никола увидел, что на участок уже сбежались люди, и, как пчелы, летели и жалили злые и меткие шуточки. Тупея от тоски и сознания непоправимости совершенного им, Никола глянул на всех исподлобья, но сочувствия к себе ни в ком не заметил. Неподалеку стоял, по привычке чуть покачиваясь, долговязый и худой, как шест, Сергей Журавлев, один из старых дружков Николы. Журавлев смотрел куда-то в сторону, его впалощекое, носатое лицо как бы говорило: «Это ты, брат, зря!»
— Ну… что вы обступили меня? Чего ради прицепились? — задыхаясь от нестерпимой тоски, прохрипел Никола.
Увидев, что Нечпорук все еще смотрит на него тем же горячим, пронзительным взглядом, Никола, словно обожженный, крикнул:
— Что ты ешь меня глазищами-то? Чего тебе надо? Ну?
— Мне надо, чтобы ты самое главное понял, — медленно и строго заговорил Нечпорук.
— Что «понял», ну?
— А то, что цех, работа — святое место: тут честным надо быть, людей уважать.
— Не проповедуй! Я тебя не задевал.
— Ты, папаша, оскорбил человека, которого мы учили.
— Гм… кто это «мы»?
— Мы — рабочий класс. Если я деревцо, скажем, посадил, я не позволю тебе его ломать. И тебе этот «номер» с Зятьевым даром не пройдет! — грозно пообещал Нечпорук.
В перерыв Никола побежал к Ланских, который жил недалеко от завода. План Бочкова был прост: рассказать Ланских все без утайки, все как было, посоветоваться с ним, а то и защиты просить от «грубияна» Нечпорука. Сергея Ланских Бочков знал с детства и даже помогал ему советом старшего на первых порах, когда Ланских поступил на завод.
«Серега Ланских теперь в люди вышел: член завкома, — но кем бы он ни стал, ни под каким видом не может человек добра забывать!»
Ланских еще не ложился. В его удобной четырехкомнатной квартире в новом заводском доме, как и всюду теперь, в двух комнатах помещались эвакуированные, а в двух маленьких комнатках жил он сам с женой и сыном-школьником.
Ланских сидел один за письменным столом и что-то писал. Как ни озабочен был Никола, а все же заметил, что сталевар одет в опрятную байковую пижаму кирпичного цвета.
«Ишь ты, облачился, будто интеллигент какой!» — чем-то уязвленный, подумал Бочков.
Ланских удивленно поднялся ему навстречу.
— Что случилось, Николай Антоныч?
Бочков торопливо рассказал все. Ланских, выслушав, произнес только:
— Так, так…
— Что же мне теперь этот Нечпорук пропишет, а? — глухо спросил Бочков.
— Разгласят о твоем поступке повсюду, узнают о нем в завкоме, в парткоме, в многотиражке, гляди, пропечатают…
— Все Нечпорук будет кадило раздувать?
— Нет, конечно, не только он, единомыслящие найдутся.
— По-ни-ма-ю! Значит, срам падет на мою седую голову? — и Никола Бочков охватил затылок дрожащими руками.
Вдруг он подумал, что совсем напрасно прибежал сюда. Но еще не желая поверить в свою неудачу, он попросил несмело:
— А может, Сергей Николаич, пронесло бы и так… а? Ты вот, как член завкома, внушил бы им, всем этим Нечпорукам: не трогайте, мол, старика, погорячился Николай Бочков, больше такого не случится… замять можно…