Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
— Заступитеся, люди добрые! — изливалась она, низко кланяясь. — Вот так и хожу по Лесогорску, заступу у людей вымаливаю…
Когда она ушла, Надежда хладнокровно сказала:
— Ей бы только покой всюду баламутить, ишь ты, из-за своего пьяницы всех беспокоит.
Это было верно, Олимпиада не возбуждала у Бочкова никакого сочувствия. Но чтобы рабочий выгнал рабочего из цеха — с этим Бочков помириться не хотел.
«И опять Сергей Ланских себя показал… Не шибко ли много власти берешь на себя, парень? Свои законы, что ли, учреждаешь? Что-то уж больно смел да удал, — виданное ли дело, своего брата рабочего с его места из цеха выгонять!.. И что за порядки пришли, право? Только успокоишься, утвердишься на чем-то, как опять другим тебя ошарашат, — просто передохнуть не дают…»
Эти мысли так мучили Бочкова, что в перерыв, улучив время, он опять побежал к Ланских.
Как и прошлый раз, Бочков застал Ланских за письменным столом. Широкая, сильная рука сталевара лежала на раскрытой книге, где он что-то подчеркивал синим карандашом.
«Ишь ты, выгнал человека, а сам сидит, занимается… философ премудрый!» — осуждающе подумал Бочков.
— Все читаешь, Сергей Николаич? — хмуро спросил он.
— Да, готовлюсь к теоретической конференции. — Ланских вдруг ласково улыбнулся и крепко встряхнул руку Бочкова. — Слыхал! Вчера ты отличную плавку дал, мне уж рассказывал Нечпорук. А сейчас у тебя что-то, вижу, опять срочное?
— Да, душа терпеть не может, за разъяснением к тебе пришел. Все мы тебя еще мальчонкой знали, но никогда бы не подумали, что ты нам этакую загадку загадаешь! — глухим голосом заговорил Никола Бочков, его висячие большие щеки дрожали, как в ознобе. — В жизнь мы этакого еще не видывали, чтобы рабочего из цеха свой же рабочий выгнал!..
— А я тебя желаю спросить, Николай Антоныч, — и Ланских испытующе посмотрел на него, — откуда это следует, что если ты рабочий, так тебе любое безобразие разрешается? Как видишь, есть такие люди, которые, по-моему, позорят наши рабочие ряды.
— Но как же все-таки ты своей волей, единолично распорядился?
Ланских покачал головой, а потом с презрительной улыбкой спросил своего собеседника:
— А ты на себе насекомое терпеть согласен? Нет? Ну, так знай: такие вот Алексахи — вроде паразитов на здоровом теле.
— Да ты, вижу, умеешь повернуть разговор в свою сторону, — помолчав, глухо пробасил Никола. — Однако за такое дело ведь тебе отвечать придется?
— Что ж, отвечать не боюсь, — спокойно кивнул Ланских.
На смене Бочкову удалось перекинуться думами со своими дружками — Журавлевым и Тушкановым. Когда он рассказал о своей беседе с Ланских, долговязый Журавлев заявил:
— Умничает твой Ланских, да ни к чему. Рабочий, какой он ни будь, все-таки не буржуй, к рабочему человеку снисхождение надо иметь.
— Конечно, хлеб своим горбом добывает, одно слово — свой брат, — раздражительным тенорком произнес толстяк Тушканов. — Кабы вчера моя смена была, я бы заступился за Алексаху.
— Одно дело — изругать по-свойски за плохую работу, но изгонять… да этакое дело и директор сам не позволил бы себе! — возмущался Журавлев.
— А вот мы и пойдем завтра к директору! — предложил решительно Бочков. — Пойдем и спросим у него: что, мол, это такое? Или Серега Ланских вольничает и ему все с рук сходит, или уж так надо, а мы, седые дураки, этого в толк не возьмем… ну, словом, просим разъяснить, мы не верим Сереге Ланских в данном вопросе!
На другой день, собравшись у Бочкова, все трое, побритые, франтоватые, направились к директору.
Пермяков уже ждал их в своем служебном кабинете.
— Прошу садиться, товарищи.
Начал беседу Никола Бочков, Журавлев и Тушканов дружно кивали, показывая свое полное согласие с ним.
— Так, — выслушав все, произнес Пермяков и обвел знакомые лица серьезным взглядом. — Значит, Ланских вы не верите, считая, что он поступил неправомочно?
— Именно, — хором сказали все трое.
— А я вам отвечу, что он поступил правильно, хотя, может быть, и грубовато, но по сути своей факт этот соответствует взятой нами линии на самое решительное наступление, на подтягивание всех сил, всех наших заводских поколений, чтобы ликвидировать прорыв. Мы и дальше будем воздействовать на человека со всех сторон; чтобы он не за слабости свои держался, а силу в себе открывал, — понятно? Ланских поступил поэтому как передовой человек, как хороший хозяин производства, который живет одной с нами заботой. А вы, уважаемые старые кадры завода, задумывались вы вот о чем: почему мы, уже идя на подъем, все-таки еще не можем рапортовать товарищу Сталину, что вот-де мы чисты, что мы ликвидировали прорыв? Задумывались вы, почему мы еще не можем так сказать? — и Пермяков вновь посмотрел им всем в глаза прямым, твердым взглядом.
— Почему мы не можем? — переспросил Бочков и переглянулся с товарищами.
Журавлев растерянно крякнул, а Тушканов только развел короткими толстыми руками.
— Стало быть, кто-то еще никудышно робит, общее дело подрывает, — продолжал Бочков, тут же почувствовав, что к этим «никудышным» как раз они трое и относятся! А они еще пришли к директору, чтобы требовать от него ответа на вопрос… о еще худших, чем они, подрывателях заводского плана.
Мысль эта поразила Бочкова, и он почувствовал себя так, будто пришел к Пермякову, скрывая нечестные намерения и неуклюже выдавая себя за честного человека.
— Понятно, ежели кто в работе сплоховал, как, к примеру, мы все трое… — натужно заговорил Бочков, уже не глядя в сторону своих дружков и вообще не интересуясь, понравятся или нет им его рассуждения. — Но, Михаил Васильич, все мы хоть и грешны, а к справедливости стремимся. Смолоду, когда мы крепче да веселее были, не случалось нам этак задумываться, душой страждать… а тут ведь вчуже обидно за рабочего… Рабочий — он ведь всему корень!
— Действительно, — улыбнулся Пермяков, но тут же лицо его приняло вновь суровое выражение. — Что ж, по-вашему, выходит, товарищи, что надо упиваться тем, что ты называешься рабочим?.. Или вы думаете, что в рабочем классе достаточно только пребывать, как в комнате или как в постели?.. Нет, нам таких, как попало «пребывающих», не надо: наш рабочий класс — это действие, разум, талант, сила… Как вы соображаете?
— Н-да-а… — протянул Журавлев. — Не размышляли мы об этом, Михаил Васильич… Наше дело маленькое.
— Оно и видно: мало ты свое рабочее дело уважаешь, Сергей Иваныч, — упрекнул директор. — Ты бы его больше уважал, ежели бы помнил, что и ты своей работой каждодневно судьбу нашего советского государства решаешь.
— Что говорить, мы сейчас вроде на большом пожаре живем, — заговорил опять Бочков, чувствуя, что слова Пермякова чрезвычайно важны и что директору приятна будет поддержка.