Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
— Степан Данилыч… — прервал Юрий, и его глаза отчаянно заморгали, — вы же знаете меня, моего отца… вы не можете обо мне думать плохо…
— Раньше всего я о с е б е думаю, братец ты мой! — надменно сразил его Степан Данилович. — Я тебя только хорошему учу, а тому, что ты сегодня сделал, я не причинен…
— Вы обо всем скоро узнаете, почему я так тороплюсь и желаю…
— О хорошем во всякое время можно заявить, — опять сразил его Невьянцев, всем своим видом показывая, что не верит ни одному слову своего ученика. — Поди к своему месту и делай, что тебе указано.
Юрий отошел, подавленный, но не сраженный: его брови хмурились и будто даже распушились от упрямства.
Украдкой, став к Юрию спиной, Степан Данилович принялся рассматривать калибр, оставленный на столе. Калибр был еще не совсем доведен до требуемой чистоты, но и в таком виде учитель мог принять работу и было не зазорно закончить ее. Несколько раз Невьянцев бросал взгляд на эту работу, сделанную юношеской, но уверенной и строгой рукой, и сердце его все сильнее ныло, словно от незаслуженного оскорбления и несправедливости. Что же это такое? Он собирал, копил мастерство по крупинкам, как золото, тратил на это годы, — а тут мальчишка, к тому же знающий только понаслышке о страданиях, какие терпело старшее поколение, подходит к мастерству как хозяин… В старину секрет мастерства приобретался, словно редкий дар, и открывался скупо, как створки раковины, которую раскрывают исподволь, терпеливо действуя острием ножа. А вот такое зеленцо, как Юрий, хочет все захватить сразу!
«Должна же быть справедливость в этом вопросе!» — упрямо повторял себе Степан Данилович.
Недели не прошло, как Степан Данилович мог убедиться, что ни о чем подобном, то есть что считать «справедливостью в данном вопросе», Юрий и не помышлял. После работы ученик попросил разрешения проводить Невьянцева до дому.
— Шагай, улица для всех, — сухо ответил «старый король». — Ну, что опять у тебя?
— Степан Данилыч, вы, конечно, помните, что в первые же дни я стал давать сто процентов нормы, и вы еще говорили, что мне лекальное дело легко дается…
— Ну, помню… Дальше что?
— Скоро я дал сто сорок. Потом два дня подряд по сто восемьдесят процентов плана. Потом регулярно стал давать по двести.
— Так… дальше!
— Теперь я выполняю уже почти двести пятьдесят процентов, брака не имею, замечаний у меня тоже не было… и все-таки…
— Что же следует из твоей бухгалтерии?
— А вы это сами знаете, Степан Данилыч.
— Гм… Видно, недогадлив стал на старости лет — не знаю и не пойму, чего тебе надо.
— Вы мне разряд задерживаете!
— Я тебе задерживаю… Ты с ума сошел, парень!
— Да, да! Я хочу все лучше и лучше работать, а вы меня задерживаете! — прерывающимся голосом крикнул Юрий и, сорвавшись с места, побежал, будто мрачная сила гналась за ним.
— Стой! — опешив, крикнул Невьянцев.
Но Юрия и след простыл.
Когда, по обычаю, чуть не за час до начала смены Степан Данилович пришел к себе на участок, его встретили оживленно и даже поздравительно:
— Ученичок-то твой как шагает: вчера двести пятьдесят процентов загнул!
— Что говорить, нынешнее поколение растет быстрее старого.
— Да, значит, и учитель хорош!
Степан Данилович неопределенно усмехнулся, облачаясь в свежевыглаженную серую сатиновую спецовку.
— Что ж, глядишь, на шестой разряд такой парнишка вытянет.
Степан Данилович неторопливо выпростал из-под спецовки лацканы чесучового пиджака, разгладил их.
— Шестой разряд… эко, шутники выискались, право. Разряд — дело священное, над ним попотеть надо. Лучше вот о чем я вас спрошу: чья дорога к мастерству была круче — ваша или наша?
Кто-то вставил:
— Время для вас, ребятки, дорожку укатало.
— Вот именно! — раздался вдруг голос Юрия. — Позор нам, молодым, если мы по укатанной-то дороге еле-еле, да еще в поту, будем плестись. Я уже могу работать самостоятельно.
Это был вызов.
Перед окончанием смены Степан Данилович, не глядя на Юрия, сказал:
— После работы поведу тебя к отцу.
Юрий только молча наклонил голову.
Выйдя из проходной, Степан Данилович холодно приказал Юрию не отставать от него. Но Юрий шагал рядом с такой спокойной готовностью, что, казалось, именно такой развязки он и хотел.
— Скажите, Степан Данилович, — спросил он вдруг, требовательно взглянув на учителя, — почему вы хотите, чтобы я подражал тому, как вы учились?
— Ну, допустим, я этого хочу, а что худого в том? Что худого, ну? Что ж, тебе учеником быть неохота?
— Зачем же вы так говорите? Без ученичества невозможно. Однако, когда вы были учеником, с тех пор пятьдесят лет прошло. Вы — ученики и мы — ученики, это совсем разные люди. Мне мало того, чтобы только подражать вам. Мы еще хотим бойцам подражать, полководцам… фронту! Нас, таких, очень много, мы ждать не хотим…
— Погоди, — вдруг хмуро прервал его Степан Данилович. — Куда мы идем? Мы же к нашему дому повернули.
— Так и нужно, — опять требовательно сказал Юрий. — Нас сейчас Зина ждет. Мне абсолютно необходимо сначала зайти к вам: сейчас у вас на квартире соберется совет «отряда мстителей».
— Это к чему же? Кто разрешил?
— Зина разрешила: «Идите, говорит, к нам, заседайте, заодно с папой моим поговорите».
— Черт знает что такое! — совсем рассердился Степан Данилович, входя в переднюю. — Зинаида, где ты?
— Я дома, папа.
— Ты что ж это распоряжаешься не в меру? Назвала полный дом ребят, отец и отдохнуть не смей!
— Другого выхода нет, папа. Ты сначала кушай, а потом тебя пригласят.
— Что за черт! Кто же это меня «пригласит» в моей же собственной квартире?
— Юра ведь сказал тебе — совет «отряда мстителей». Но ты сначала…
— Покушай… нет, благодарю покорно! Веди меня к этому вашему «начальству»!
Совет отряда заседал в крошечной комнате Зины. Кровать, маленький столик, пара стульев и подоконник были заняты заседающими. Степан Данилович, втиснувшись большим мешковатым телом в эту скорлупку, сразу наступил кому-то на ноги, извинился и сердито сказал: