Родина слонов
Шрифт:
Дюжие молодцы то и дело сносили побитых на еловый настил, что был в шатре. То и дело подходили кулачники, чтобы-де осмотрел их Булыга перед боем. С этими было особенно тяжко. Почти каждый упрашивал, чтобы колдун заговор какой пробормотал или оберегом снабдил. Булыга с трудом удерживался от того, чтобы хорошенько огреть такого просителя посохом. С обидой уходили кулачники, иные даже угрозы бормотали, мол, подпалят дом или отловят его, Булыгу, да с камнем на шее в прорубь бросят...
Мало-помалу вечерело. И Булыгу это несказанно радовало. Устал он, едва с ног не валился. Как стемнеет, кулачной потехе конец. Боги-то во тьме, чай, не разберут, кому удачу
Тем временем на помост влез воевода, расправил плечи и принялся выделывать руками и ногами разные штуки. Воздух месит, шатается, будто пьяный. Вслед за ним поднялся тощий мужичонка и по-сиротски встал в углу.
Народ ревет, славит воеводу, мужичонку же последними словами поносит.
«Стало быть, последний остался, — вздохнул Булыга, — стало быть, дождались, теперь уж недолго маяться».
Он не стал смотреть на поединок, вернулся в шатер и занялся ранеными.
Кто-то стонал, кто-то просил пить, кто-то клял богов за несправедливую потерю здоровья, кто-то тихонько подвывал, баюкая сломанную руку, кто-то забористо ругался, кто-то сетовал на недолю. Булыга поил особливо буйных взваром, не столько помогающим от ушибов и переломов, сколько притупляющим боль и обиду. И ставил суставы на место, вправлял позвонки, затворял кровь, прикладывал лед к зашибленным головам...
Старался вовсю. Чтобы не заподозрили, не приведи бог, что знахарство для Булыги лишь повод.
Как сделает свое дело (а Булыга надеялся, что оно сладится уже сегодня), так на другой день и уберется. Не любо ему тут, да и он не люб. Так чего же высиживать?
— Ой, глядик-сь, бабоньки, сам воевода на помост залез.
— И здоровущий же!
— Чисто аркуда!
— А супротив него кто?
— Да Судислав-бортник, немочь пузатая!
— Совсем ты ума лишилась, у него ж кожа да кости.
— Бона скачет, как стрекозел, брыкается.
— А наш-то чинно все так, ладно...
— Ой, а говорят, в любви-то он князь...
— А знаешь откудова?
— Ветер нашептал.
— Гляди, как бы живот тебе ветер тот не надул.
— Ой, ладно-то как десницей махнул...
— Да-а, рученькой двинет, ноженькой вдарит, да сам в сторонку.
— А тот-то, тот, ишь клешнями размахивает.
— Глянь, Вторак, как тычки-то сбивает. На кость не берет, ладонью отводит.
— Гляди, длань перехватил!
— Ох, как чудно вывертывает.
— Эвона как, враз и не поймешь!
— Ты бы, Тишило, небось, так не смог бы.
— Ты, что ли, Борщ, на кулачках-то мастак, рассмешил.
— Гляди, гляди, бортник поддых воеводе вдарил.
— А наш-то даже не крякнул, только напружился.
— Еще бы не напружиться, бортник-то быка завалить способен.
— Ох ты, как наш бортнику в башку-то засветил.
— Любо-дорого!
— Бей его, Степанушка!
— Ох и злющая ты, Бажена.
— Гляди, Волк, как по кругу-то повел. За плечо схватил и тянет.
— А бортник-то за ним, как пушинка.
— Ох ты, положил касатика, а сам встал и опять руку хитро вывернул.
— А тот и рыпнуться не может.
— Молодец, воевода.
— Боги, видать, ему благоволят.
— Знамо дело, не зря ж говорят, что ведун.
— Верно, ведунам завсегда от богов польза, ежели с умом требы приносят.
— Да кто требы-то приносит? Сами разворовывают.
— Ну а наш-то, видать, приносит.
Степан поклонился миру, помог встать противнику и спустился с помоста.
«Для руководителя сложнее всего исполнять свои же собственные распоряжения, — размышлял Степан, шагая к „медицинскому" шатру. — С приказами вышестоящих шишек все понятно — руку под козырек, а потом вперед и с песней. А вот со своими не так. Себе не прикажешь, себя попросить только можно. Умаслить, умолить, найти аргументы к следованию тобой же намеченным курсом, задушить возражения и оправдания... Для себя, любимого, волей-неволей делаешь исключение. У всех субботник — у тебя выходной. Все на демонстрацию — ты пиво у телевизора тянешь. Все к десяти на службу приходят, а ты в четверть одиннадцатого. И что получается?.. Получается, что и остальные мало-помалу расхолаживаются, а когда получают втык, невинно хлопают глазками... Мол, вы же сами, Семен Семенович... а мы, как вы, как старшие товарищи...»
Идти к знахарю Степану совершенно не хотелось. Он и вообще врачей не жаловал, понимая, что значительная их часть отличается от шарлатанов лишь одним — дипломом государственного образца и умением заучивать медицинские справочники. А тут и диплома-то нет. Справочников тем более... Народные же способы, кои применял Булыга, Степан и сам знал. Кровь затворить — подорожник приложи (только где его взять-то зимой?), а коли рана загрязнена, то моча младенца для дезинфекции весьма полезна, а зуб болит — ниткой его обвяжи да другой конец — к двери... От ушибов холод прикладывай, от спазматических болей — тепло, а коли зашивать рану придется, то рауш-наркоз, сиречь удар по затылку, весьма сносно обезболивает.
Но, несмотря на нежелание, Белбородко шел к знахарю. Когда-то же надо начинать создание «полевой» медицины. Как раз тот самый момент. Пусть людины проникнутся идеей. Тогда «санитары» и «фельдшеры» в войске, когда с хазарами схлестнуться придется, уже не будут в диковинку. Сейчас-то как? Какой-нибудь вой умеет кровь затворять да раны зашивать, вот он опосля сечи, ежели в живых остается, раненых и пользует...
В шатре было душно, не продохнуть. С хмурым видом Булыга сидел у очага и кипятил в котле какую-то вонючую жижу. Впрочем, после Воронова зелья взвар Булыги вполне мог сойти за паленую амброзию — с души воротит, а принюхаешься, вроде и ничего. Из побитых кулачников уже никого не было. Белбородко пришел глубокой ночью, после того как управился со всеми делами — спровадил с майдана зрителей да велел кметям разнести изувеченных бойцов по местам постоянного проживания. (Бомжи на ристанье не допускались.)
Степан подумал, что напрасно не отмазался от медосмотра, но тут же отмел эту мысль. Поползет слушок, что воевода-де отрывается от коллектива, — и прощай, народная любовь. Вон тот часовой, что мается у полога, и сболтнет, мол, не видал я воеводы чегой-то. Стоит ли из-за такой малости, как посещение знахаря, рисковать серьезной политической карьерой?
Булыга заметно оживился: вскочил, заметался. Степан отвел взгляд. Уж больно противный старикашка. И скачет, будто коршун над добычей вьется, а улыбается... От улыбки этой мураши размером с собаку по спине бегают. Могилой от старикана веет. Белбородко тряхнул головой, прогоняя вдруг накатившую волну страха. Мало ли какие у человека могут быть с внешностью проблемы, это еще не повод впадать в суеверный ужас.