Родина слонов
Шрифт:
— Гляди, Варвара, Жеребяка-то, Жеребяка. Скакун, право слово!
— А Василек-то... ой, бабоньки, сердечко так и трепещется. Могучий, а лицо доброе.
— Не на то глядите, дуры, — встрял хлипенький мужичонка. — У Жеребяки-то кулачище, что твоя голова, а смотри, какой тяжкий увалень. Несдобровать ему.
— А ты выйди да спробуй.
— Вот еще, охота мараться.
На трибунах шло оживленное обсуждение предстоящего действа.
— Слышь, Ивась, — восхищался кто-то из зрителей, — им эти, на заморский лад, как их... очки давать будут.
— Дурень, ты где слово-то такое нашел? Бочки им давать будут. Это ж как у них, у ромеев, умно-то придумано. Ежли ты мне по зубам вдаришь, стало быть, тебе бочку, а коли я тебе наваляю, то и бочка достанется мне. У кого бочек опосля ристанья больше окажется, тот и победил. Всем сразу и понятно.
— А куда ж их сваливать-то будут?! — охнула краснощекая девка с русой косой.
— Сие нам неведомо.
— А бочки-то, сказывали, сплошь красные, дубовые.
— Вот повезет-то...
— В них и капустку, и квасок запасать...
— Да и для бани сгодятся.
Между тем бойцы сидели хмурые, друг с другом не разговаривали, по сторонам не глядели, с молодицами не перекликались.
— А чего это кулачники-то смурные?
— Не видишь, с перепою они.
— Да, небось, головушки-то гудят, — сочувствовали мужики. — А им еще кулаками махать...
— Не от того, что с перепою. Слыхивал, послушание на них наложили.
— Как это?
— Вишь, дело-то какое, чего воевода с князем учудили, за енто... как его... неспортивное поведение бочки отымают.
— Чаво?!
— Ну в общем, ежели кто кого похабным словом обзовет, стало быть, бочку долой.
— Батюшки, убыток-то, убыток...
— Вот и молчат, злобу в себе копят, коли уж раззадориваться не можно.
— Понятное дело, любой молчал бы...
Посреди майдана стоял просторный войлочный шатер. Сюда предстояло сносить тех, кого пришибут на ристанье. Старик премерзкой наружности, но славный своими навыками врачевателя и чародея, притаптывал на жгучем морозце подле шатра. Булыгу, так звали старика, казалось, единственного не волновало предстоящее состязание. Он зябко кутался в тулуп и недовольно ворчал что-то себе под нос, но внутрь не лез, пытаясь надышаться впрок — когда увечных сносить в шатер начнут, там дух такой будет, дай бог выдюжить.
— Ишь знахарь невесел, замерз, небось?
— Може, чарку ему? Эй, малой, дуй со своей баклагой к деду, скажи, Корень потчует. Что? Боязно? Порчу наслать может? Ладно, неволить не стану, мне плесни-ка.
Возле помостов стояли столы, за ними на лавках чинно восседали уважаемые мужи — выборные от слобод, концов и весей. Судейская коллегия.
— Эти бочки по Правде давать будут.
— А ты почто знаешь? Может, кому и подсудят!
— Гляди, гляди, чаво это?
Кулачники подходили к воеводе и по очереди тянули из берестяного короба обрезки березовых веток. На ветках были вырезаны знаки. После того как короб опустел, Степан огласил результаты жеребьевки:
— К первому помосту — «птичья лапа», ко второму — «перунов знак», к третьему — «коло»...
— Головастый у нас воевода, — загомонил люд на лавках.
— Ишь как хорошо-то придумал!
— Даже кому с кем биться, выходит, что боги решают.
— Стало быть, справедливость.
— Подвезло Любомиру с помощником!
— Да с таким воеводой мы не только от хазар отобьемся, так еще и древлян с радимичами и вятичами примучим да дреговичей подомнем.
— Не, дреговичей трогать не станем!
— Чего это?
— А на кой тебе болота ихние?!
— И то правда, пущай сидят себе!
На помосты по приставным лестницам взбирались девицы приятной наружности и, кланяясь люду, объявляли имена кулачников.
— Вихраст-кузнец из Куяба, Кузьма-гончар из Огневища!
— Не посрами, Кузьма, в бараний рог его, Вихраст, — в ответ орали «болельщики» того и другого бойца. Пили медовуху, заедая добрыми пирожками.
— Вторак-огнищанин из Раздолья, Святогор-плотник из Дубровки!
— Вторак, зубы-то, зубы ему посчитай, мы ж с дубровцами на ножах!
— Святогорушка, мордуй сиволапого, не тушуйся! Бак попрет, ты его по мудям да пыром!
Вслед за девицами влезали бойцы, расходились по углам, стараясь не глядеть друг на друга. Кое-кто исподтишка, чтобы, не дай бог, судьи не увидели, грозил противнику кулаком или показывал кукиш. Но обычных задорных частушек, матерных выкриков не слышалось. Мужики то и дело косились на шатер, бугрившийся у края майдана. В этом-то шатре как раз и наставляли их насчет «правил спортивного поведения». Воевода доходчиво объяснил, что, ежели кто буйствовать почнет, того проигравшим признают, а вдобавок еще пригрозил порчу лютую напустить. Вот и таили ярость внутри, до поры до времени.
— Судислав-бортник из Корневища, Питирун-рыбак из Куяба!
— Вмажь ему, Питирун! Как рыбину его башкой, башкой... чтоб не трепыхался.
— Ты ж его как быка, ты ж, Судислав, кулаком быка валишь! Не боись, мир за тебя виру заплатит!
Воевода дал отмашку, и началось состязание... Тут уж стало не разобрать, кто за кого кричит. Толпа бушевала, дружина, опоясывающая ряды зрителей, покрепче прилаживалась к щитам и дубинкам... Дай-то Род, не пригодятся.
Питирун был малый не промах — косая сажень в плечах, кулачище с молодой капустный кочан. В руках, привычных сети тягать, силы немерено.
Вышел на центр помоста, поклонился миру на четыре стороны, скинул тулупчик, оставшись в рубахе, одетой по вороту и подолу вышивками-оберегами. Приметил знакомую девку и ухарски подмигнул ей, мол, смотри, каков молодец на тебя глаз положил. Девка засияла, будто ясно солнышко, и потупилась. Кулачник довольно хмыкнул, вот пришибет десятерых да и столкуется с зазнобой... В том, что быть ему десятником, Питирун не сомневался. А в сотники не метил.