Родина
Шрифт:
— Правильно, Ольга, так и будет! — ответил из толпы голос Антоновой.
— Вот наша заявка! — торжественно закончила Ольга Петровна.
— Дельно, Ольга! — громко похвалила тетя Настя, а Соколов, крепко пожав руку Ольги Петровны, опять ласково посмотрел на нее яркими черными глазами.
Ольга Петровна, улыбающаяся, счастливая, спустилась вниз.
Кругом раздавались громкие голоса, — будущие восстановители называли свои имена и фамилии, но Ольга Петровна почти ничего не слышала. Она неотрывно смотрела на Соколова и, полная счастья, думала, что из множества людей, стоящих здесь, он запомнил больше всех ее, ее!
Заканчивая митинг, Пластунов сказал:
— В итоге сегодняшнего короткого собрания у нас более ста личных заявок, которые мы записали… И вот я получил сейчас целую пачку письменных заявок.
— А все вместе взятое — это десятки строительных бригад! — громко провозгласил Соколов. — Спасибо рабочим Кленовского завода за поддержку!
И он громко захлопал своими сильными руками многолюдному собранию.
— Значит, после праздника и приступаем, — сказал Пластунов, направляясь с Соколовым к выходу.
Николай Петрович молча кивнул обоим, проводил взглядом Пластунова, как всегда подтянутого, в черной морской шинели; Соколов, выше его на полголовы, шагал рядом, плотный, широкоплечий, и, что-то рассказывая, энергично взмахивал рукой.
«То-то сейчас наговорятся оба!» — хмуро подумал Николай Петрович, вспомнив выражение лица парторга на митинге, которое будто говорило директору: «Как видите, моя уверенность полностью оправдалась!»
«А я и без вас это знал!» — вот что ответил бы парторгу Назарьев. Конечно, иначе и быть не могло, — на большие дела был способен кленовский народ, но пусть бы его сила вся без остатка была отдана на восстановление завода… Вот сейчас парторг выслушивает доводы Соколова, которым, понятно, нет конца, — а сам будто не помнит, что многие заводские цехи еще стоят на столбах, без стен, что еще не везде над головами людей есть крыша.
«А тут прибудут станки с Урала, начнется монтаж… Я противник всякой штурмовщины, однако, ввиду исключительных обстоятельств, понадобится воскресник или сверхурочные часы организовать… А теперь попробуй: люди будут заняты на строительстве… и оно ведь тоже дело их чести!.. Из-за этого время и силы будут утекать в сторону. Эх!.. Соколов в выигрыше, а мы, завод, наверняка упустим немало времени, сил, возможностей. Мне надо было решительно возражать Соколову, а то вот Пластунов сразу перешел на его сторону… Подумаешь, этакое благородство широкой натуры! Не слишком ли только вы широки, Дмитрий Никитич?.. А вдруг я ошибся, радуясь тому, что Пластунов будет парторгом Кленовского завода?.. Нет, нет, стыдно тебе, товарищ Назарьев, так думать, стыдно!.. Вспомни-ка, Николай Петрович, как в сложных условиях эвакуации, на Лесогорском заводе, Пластунов умел объединять людей вокруг главной, большой цели… Нет, нет, я ему многим обязан».
Но через минуту, вспомнив о множестве нескончаемых надвигающихся забот, Николай Петрович уже опять готов был возмущаться Пластуновым.
«Но почему, почему он так сразу пошел навстречу Соколову и Павле Константиновне? Разве он не мог сказать: «Погодите, уважаемые товарищи, мы продумаем этот вопрос»? Что было бы плохого или зазорного в этой небольшой оттяжке нашего ответа?.. А теперь завод взвалил на себя огромное обязательство…»
Чем больше думал Николай Петрович, тем все тревожнее становилось у него на душе.
До конца смены Ольга Петровна работала, дивясь самой себе: в руках у нее все словно кипело. Идя домой вместе с Ксенией Саввишной, она с равнодушным видом спросила:
— У Соколова семья есть, жена, дети?
— Дети у него, говорят, в Сибири живут, еще в эвакуации, а с женой дело, похоже, рассохлось. Она приезжала сюда, я ее видела. Что между ними произошло, не знаю. Но случайно я видела, как Соколов жену провожал на станции… Подали друг другу руки, как чужие, и разошлись.
— Вот какие дела-а… — раздумчиво протянула Ольга Петровна и заговорила о другом.
Анатолий Сунцов, Игорь Чувилев, Сережа Возчий и Игорь Семенов крыли железом заводскую крышу. Большие листы, раскачиваемые в руках ветром, гремели и неподатливо ложились на перекрытия.
— Держи-и! — покрикивал своим звучным голосом Анатолий Сунцов.
До этого дня ему, как и его товарищам, не доводилось крыть крыши, но в Кленовске пришлось им на некоторое время стать кровельщиками. Да, впрочем, и все восстановители, в преддверии счастливого будущего, когда на заводе запылают печи и заработают станки, занимались самыми разнообразными делами, не имеющими даже отдаленного отношения к их специальности.
Обучал четырех товарищей кровельному делу Петр Тимофеевич Сотников. Он оказался немногословным и терпеливым учителем. Ни разу не прикрикнул на своих учеников и относился к ним с полным доверием, как к серьезным людям, которые умеют за себя отвечать. Этой манерой обращения Сотников сразу расположил к себе молодежь, и обучение кровельному делу пошло быстро и успешно. И сейчас Иван Тимофеевич, оседлав один из гребней крыши, накрывал его погромыхивающими на ветру сизо-черными листами железа.
— Эй, Игорь Чувилев! Как там у тебя в бригаде? — зычно крикнул Сотников.
— Все в поря-яд-ке-е! — откликнулся Игорь Чувилев.
Он стоял на другом участке, метрах в семидесяти от Сотникова, вместе со своим тезкой Игорем-севастопольцем. Оба настилали на просмоленные поперечины простыни звонкого железа.
— Ух, ветер сумасшедший! — шумно вздохнул Игорь Семенов, выпрямляя худенькую спину. — Устал я чертовски…
— А ты меньше об этом говори, — посоветовал Чувилев. — После праздников еще и в городе будем работать.
Нахмурив щеточкой темные широковатые брови, Чувилев смотрел на родной город. Хотя на главной — Ленинской — и других улицах довольно часто проходили люди и мелькали машины, город все-таки казался Чувилеву пустым и страшным.
Два года в эвакуации, где Чувилев и все его сверстники рано и стремительно повзрослели, пронеслись перед ним, как порыв сильного ветра. Казалось, не просто с крыши, а с новой высоты, заработанной этими двумя годами, смотрит Игорь Чувилев на родные места. Родной город, совсем новый, которого он даже еще не в силах себе представить, будто в сказке, вдруг поднялся, широко расправил плечи белых, светлых зданий. И почудилось, что всего коснулись, на всем оставили свою силу и тепло руки Игоря Чувилева, его тезки Игоря-севастопольца, Сунцова, Сережи, Сони Челищевой…