Родина
Шрифт:
«Трудно он живет, бедняга, да и здоровье неважное. Самые лучшие минуты его жизни, конечно, связаны с работой… Вот сейчас мы тебе и покажем!»
— Товарищ шофер, остановите на несколько минут около Дома специалистов, — приказал Пластунов. — Поднимемся наверх, Николай Петрович.
— Это зачем? Позвольте!
Но Пластунов упрямо тащил Назарьева по засыпанным снегом мосткам на второй этаж восстанавливаемого дома.
— Вот на этом месте будет ваша квартира, Николай Петрович. Это я и обещал вам показать! Смотрите, солнечная сторона…
— Ни о какой квартире я в наше время не желаю говорить! — рассердился Назарьев. — Мне просто неудобно об этом…
— А я желаю, — решительно произнес Пластунов, отряхиваясь от снега. — Больше того: в порядке партийной сознательности советую вам отрешиться от этих жертвенных настроений — они вредны не только для вас, но и для общего дела. Итак, эти шесть окон на улицу — ваши, то есть вы будете иметь три комнаты здесь, по фасаду, четвертая комната выходит окнами во двор, а далее по коридорчику идет кухня, — довольно удобно, не правда ли?
— Действительно удобно… — смущенно согласился Назарьев.
— Еще просьба, Николай Петрович: непременно расскажите вашей жене о будущей квартире, — говорил Пластунов, садясь в машину. — Марье Павловне, конечно, будет легче жить, когда узнает, что летом будущего года ваша семья переедет в благоустроенную квартиру!
— Я обязательно расскажу об этом Марье Павловне, — растроганно пообещал Назарьев. — Но откуда у вас все эти сведения о Доме специалистов?
— Гм… откуда? — смешливо фыркнул Пластунов. — Я тоже хожу сюда работать, выкрою часок и прихожу на строительный участок. Очень, знаете, приятно!
Пластунов умолчал о том, что он старается бывать на стройке Дома специалистов в те дни и часы, когда там работает Соня Челищева. Какие радости и мучения испытывал он в эти часы, об этом тоже, кроме него, никто, не знал.
Еще не рассвело, а на товарной станции двигались и шумели сотни людей.
На мостках около полуразрушенного пакгауза Пластунов увидел Назарьева. Низко согнувшись, директор стоял на пороге, светил карманным электрическим фонариком и веселым, даже немного озорным голосом говорил кому-то в темной глубине пакгауза:
— Видите что-нибудь? Прекрасно! Как только вам попадется ящик с клеймом «Лесогорск» — это значит для нас, для нас… Что, опять «Лесогорск»? Вот сюда, влево, влево!
Когда Пластунов позвал его, Назарьев быстро обернулся, по инерции еще держа перед собой зажженный фонарик. Пластунов увидел счастливое, удивительно похорошевшее лицо Назарьева.
— Наши, наши-то люди как дружно сюда все явились! — не скрывая своего удивления, прошептал Николай Петрович.
— А вы что же думали! — поддакнул Пластунов, забыв о всех своих несогласиях с ним. — Наша командирша уже перекличку ведет.
— Идемте-ка и мы, для порядку явимся перед ее строгие очи! — пошутил Николай Петрович и ловко спрыгнул наземь.
— Вот она, уже на своем завкомовском посту, — довольным голосом произнес Пластунов, окидывая взглядом высокую фигуру тети Насти.
Она стояла на открытой платформе и громко называла фамилии по списку. Рядом с ней Маня светила фонариком, прикрывая его рукавицей, а рядом с Маней стояла Соня Челищева, которая держала список и отмечала «птичкой» все названные фамилии.
— Сбоев Артем!
— Здесь, — отозвался сочный тенорок Артема.
— Ольга и Юлия Шанины!
— Зде-есь! — дуэтом ответили тетка и племянница. — Обе здесь!
Когда тетя Настя назвала фамилии обоих Игорей и их ближайших друзей, последним отозвался тоненький голосок Тамары Банниковой. А следом за ней раздался хриплый и сердитый басок:
— Виталия Банникова отметьте, что ли!..
— Кого, кого? — так же сердито переспросила тетя Настя.
— Виталия Банникова… Глухие, что ли? — грубо повторил Виталий.
Соня, кивнув ему, сказала спокойно:
— Я уже отметила тебя, Банников… все в порядке.
Вчера Соня поручила членам комсомольского бюро известить Виталия, что на помощь его и всех его друзей по выгрузке заводских станков «все очень и очень рассчитывают». Банников что-то нелюбезно пробурчал в ответ, но на станцию пришел.
— Ян Невидла! — вызвала тетя Настя.
— Здесь! Невидла здесь!
— Молодец! — громко похвалила Маня.
В разных местах товарной станции еще продолжалась перекличка, а Сбоев уже повел свою бригаду на разгрузку к длинному вагону.
— Приступим, товарищи!
Ян Невидла уже не помнил, которую по счету тяжелую деталь свалил он на скрипучие, скользящие от снега мостки. Сердце в нем бурно стучало, кровь приливала к щекам. Метель била в лицо, залепляла глаза. Он торопливо вытирал лицо и не только руками, но и коленками, спиной, плечами принимал многопудовые штуки металла. Кто-то с ним рядом одновременно подставлял плечо, обхватывал руками холодное железо, передавая его дальше, в такие же верные и ловкие руки.
— Эх, по-нашему, по-уральски, богатимое это дело! — громко восторгался Артем. — Слышишь, Ян? Богатимое дело!
— О, да, да… бога-ти-мое! — повторял Ян Невидла.
Эх, дубинушка, у-ухнем!запевал будто налившийся задором голос Артема Сбоева, а кругом подхватывали:
И-эх-х, дубинушка, сама пойдет!И Ян Невидла, обливаясь потом, повторял:
— Сама пойдет, сама пойдет!