Родина
Шрифт:
В первое же воскресенье после Октябрьского праздника Соня поднялась еще затемно. В доме было тихо, только в передней сухо пощелкивали дрова в печке.
Няня, обвязавшись крест-накрест шалью, возилась у плиты.
— Ой, Сонюшка, уж и мороз нынче! — зашептала она. — Хуже нет, когда холодище на голой земле…
— Ничего, нянечка, разомнемся.
— А может, без тебя обойдутся…
— Что ты, что ты! Я же секретарь комсомола, я вчера всю нашу молодежь призывала на воскресник — и вдруг я останусь
— Да уж так оно и выходит: назвался груздем — полезай в кузов… Надежду-то будешь будить?
— Обязательно.
Василий Петрович Орлов и Иван Степанович Лосев пришли к «своей» разрушенной коробке раньше всех других. Они выбрали «для начала, по-стариковски», как говорил Василий Петрович, небольшой одноэтажный дом с наполовину сохранившейся кирпичной кладкой.
— Смолоду я кузнечные печи клал, а на старости лет вот и каменщиком заделаюсь, — сказал Лосев, простукивая ломиком срезанный наискось угол кирпичной стены.
— Вот эти два верхние ряда скинем, а дальше кирпичи сидят крепко, — произнес Василий Петрович.
Некоторое время они работали молча. Руки Ивана Степановича двигались мерно и быстро, но синие глаза его смотрели невесело.
— Что задумался, Иван Степаныч? — спросил наконец Орлов.
— Задумаешься! — вздохнул Иван Степанович и кратко рассказал, чем его озаботило письмо, полученное вчера из дому.
Зять его, бывший танкист, капитан Сергей Панков, тяжело раненный, в прошлом году-вышел из строя. Много томления и хлопот было с ним, пока он уверился в том, что жена его Таня, младшая дочь Ивана Степановича, продолжает любить его, инвалида.
Выйдя из госпиталя, Сергей Панков стал преподавать историю в средней школе. И вот, когда после многих страданий жизнь молодой семьи понемногу вошла в колею, у Сергея открылись раны, его опять положили в госпиталь.
— А уж если Сергей в госпитале, дочь моя Татьяна и сынок ее душой страждут, сна, аппетита лишаются. Вот и пишет мне жена, что дома опять все впереверт пошло!.. Эх-х!
Иван Степанович помотал головой и с силой вдвинул кирпич в подогретую цементную массу, приставил другой, третий, заровнял и пошел все дальше, вплоть до того места, где разрушенная стена круто обрывалась.
Василий Петрович некоторое время тоже работал молча, но его не удовлетворила беседа, завершившаяся горестным восклицанием Ивана Степановича.
— Та-ак… — наконец раздумчиво протянул он. — И как же ты решил, Иван Степаныч?
— А так вот и отпишу своим: «Держитесь пока без меня, потому что уехать мне сейчас из Кленовска никак невозможно. Уеду я отсюда только тогда, когда кузнечный цех пустим в ход… Что обещал, то и выполню».
Старики закурили от костерка, присели на край фундамента и некоторое время дымили молча. Потом Иван Степанович,
— Д-да… Работы тут, как говорится, еще тьма-тьмущая. Робь с утра до ночи, а забота все будет на загривке сидеть. Когда-то все это запустенье в норму придет…
— Придет, — спокойно отозвался Василий Петрович. — Многое даже еще лучше будет, чем было, — уж я тебе на Урал обо всем потом отпишу.
— Староваты вот только мы с тобой, Василий Петрович. Ясно, многого уж не увидим.
— Ну и что из того! А я думаю, что человеку важно, чтобы он не как гнилушка потух, а в общем деле, как боец, если уж на то пошло, закончил свою жизнь…
— Этак-то дай бог всем помирать, Василий Петрович.
— То-то! Однако, Иван Степаныч, мы с тобой начали за здравие, а кончаем за упокой. Разделаем же мы с тобой домик, будешь потом у себя на Урале рассказывать, как город Кленовск к жизни возвращал.
Большая группа молодежи с комсомольским бюро в полном составе, а также кое-кто из старшего поколения во главе с тетей Настей пришли еще до света к развалинам Дома специалистов на Ленинской улице.
Пока разжигали костры для подогрева, занялся мутный рассвет.
— Ну, ребята, не зевайте! Уже день пришел, — заторопила тетя Настя.
Закутанная в разное теплое старье, она стояла на выступе полуразвалившейся стены. Большая, с размашистыми движениями и звучным голосом, тетя Настя распоряжалась, как командир, давно привыкший к своей власти.
Ян Невидла пришел на воскресник еще и для того, чтобы потолкаться около «Маженки». Все здесь казалось ему столь мрачным и непоправимым, что ему трудно было даже вообразить, как может эта руина обратиться вновь в жилой, благоустроенный дом.
— Эй, Ян! На что загляделся? — прикрикнула тетя Настя.
— Если вы, Ян, будете вот так сентиментально вздыхать, мама вас и вовсе отсюда прогонит, — лукаво припугнула его Маня.
— Ой, ой! — не на шутку испугался Ян. — Я буду стараться, Маженка.
— Ян! Не ловите ворон! — расхохоталась через несколько минут Маня и смешно передразнила, как Ян открывает рот.
Ян замолчал было и надулся, а через минуту опять любовался своей волшебницей.
— Вы опять зеваете, Ян Невидла! Ну как вы кирпичи кладете?.. Надо плашмя, а вы на ребро… Что такое плашмя? А это вот что… Видите? Поняли?
Маня показывала, смеясь зелено-голубыми солнечными глазами, а сама приговаривала:
— Работайте ловчее, Ян, а то потом еще придется мне своею собственной рукой записать вас на черную доску, как отстающего, как лентяя… Понятно?
— О, как можно, Маженка! Верно я положил кирпич?
Чувилевская бригада восстанавливала стену по фасаду.